— Это я прислала тебе фотографии в новогоднюю ночь, ты помнишь?
— О господи, еще бы! Так это ты?! Никогда бы не додумалась.
— Я хотела, чтобы ты обрела свое женское достоинство, чтобы перестала быть рабой мужа!..
— И ты своего добилась. Я теперь раба другой субстанции. Можно считать, ты мне помогла, исправила меня на всю оставшуюся жизнь.
— Довольно. Слушай меня внимательно. Прошу тебя больше никогда нам не звонить и не искать встреч с Федором. Ты можешь только скомпрометировать приличных людей. Разговаривать нам с тобой не о чем. Ничего общего у нас отныне нет и быть не может…
Этого вынести было уже нельзя. Юлия молча нажала отбой. Все. Друзей Рудаков у нее больше нет. Сразу двоих. Неужели и Федька сдрейфил? В Тамаре и раньше проглядывали замашки стервы, да, в общем-то, и очень близкими подругами они с нею не были. Но Федор?… Видно, и вправду не существует истинной дружбы между мужчиной и женщиной.
Что ж, теперь она совершенно одинокая женщина — и к тому же неизлечимо больная, заразная, представляющая опасность для окружающих… Знай свое место. Ты — изгой, ты — пария, ты — прокаженная. Нет, даже хуже, чем прокаженная. У тех был хотя бы свой остров, а ты одна, одна, одна…
И Юлия горько заплакала.
Как раз в эту минуту раздался звонок сотового телефона. Это оказался Федор. Крепко подвыпивший, он звонил, видимо, из ресторана — были слышны музыка и стук столовых приборов.
— Юлечка, деточка, я тебе не мог раньше позвонить. Был очень занят.
— Понятно, Федор. И что ты мне скажешь?
— Я этого парня не могу найти. Он куда-то уехал, наверное, насовсем. Его нет в Москве.
— Ну что же, будем искать другого.
— Ты только не обижайся, ладно? И домой нам лучше не звони, я сам буду… я постараюсь с тобой связываться. А то Тамарка всю жизнь меня к тебе ревнует, а теперь — у-у-ух! Ты ж ее знаешь, если что в голову вобьет — хоть умри, ее не переубедить.
— Да ладно, дело житейское. Спасибо за звонок. Молодец, что не забыл.
— Я тебя никогда не забуду. Я тебя буду всю жизнь помнить… — В трубке послышались пьяные всхлипывания.
— Феденька, я же еще не умерла, скажешь такие золотые слова на моих похоронах. Береги себя, Федор, ты умный и сильный. Я тебя тоже не забуду. До свидания.
Так, ну вот теперь уже действительно все. Точка в истории их двадцатилетней дружбы поставлена. Определенность — лучше всего…
Остался еще один важный вопрос — мать. До конца лета ее надо бы пристроить где-нибудь за городом. Зимой-то у нее все налажено, она будет и дальше жить с сестрой Полиной в своей городской квартире. Но сейчас, в жару, ее нельзя оставлять в пыльной и душной Москве. В Чивереве, в доме Алексея, внуки и зять долго ее не вытерпят. Надо найти пансионат. И здесь может помочь опять же незаменимый доктор Гена. Уж он-то знает, где сейчас проводят летнее время в меру обеспеченные пациенты преклонного возраста.
Через день Юлия уже отвезла мать под Рузу, где на берегу Москвы-реки стоял санаторий какого-то творческого союза — не то литераторов, не то композиторов. Мать была в восторге. Ей все понравилось — и публика, и обслуживание. На полтора месяца Юлия решила и эту проблему, а потом будет видно.
По дороге мать говорила только о самом для нее главном — о том, как часто Юлия собирается снабжать ее деньгами, обсуждала, чту ей удобнее — почтовый перевод или счет в сберкассе. К счастью, она уже не выступала со своими обычными разглагольствованиями вроде "я тебя вырастила, воспитала и выучила — ты обязана мне помогать", а сидела притихшая, смотрела по сторонам, жаловалась на свои недомогания и боялась спросить Юлию, в чем заключается ее болезнь. Уже при подъезде к санаторию мать произнесла то, что, очевидно, приготовила давно, да не осмеливалась высказать:
— Я всегда знала, что Алексей доведет тебя до чего-нибудь ужасного, нельзя было выходить замуж за нищего.
Юлия усмехнулась, но никак не отреагировала на ее слова. К чему? Объяснять, что именно произошло между нею и мужем, было совершенно бессмысленно.
Когда Юлия оформила Марию Михайловну у администратора, мать еще раз спросила, куда ей звонить. Поинтересовалась, кто именно заберет ее отсюда и что будет, если за ней никто не приедет. Юлия терпеливо повторяла, чтобы мама не волновалась, а отдыхала спокойно, принимала процедуры, больше гуляла и думала только о хорошем. На прощание мать не поцеловала ее, а лишь помахала рукой. "Вот старая балда, — беззлобно подумала дочь, — чего она-то боится? В ее возрасте все процессы замедляются, и если бы она даже подцепила мой вирус, что практически невероятно, то и эта болезнь вряд ли успела бы развиться".
Впрочем, теперь Юлия уже знала, что страх и людская подозрительность не подчиняются никакой логике — мать вряд ли хорошо представляла себе, о каком вирусе идет речь, но на всякий случай старалась держаться от нее подальше.
Так, и эта проблема с плеч долой. Теперь надо собрать вещи на Кутузовском, ушить летние платья да залечь по полной программе в больницу.
Начать стоило со второго. Все платья были уже при ней, в гостинице, и по возвращении из санатория Юлия позвонила своей портнихе Олечке. Та оказалась дома.
— Здравствуй, Олечка, давно тебе не звонила.
— Здравствуйте, Юлия, я вас узнала.
— Оля, у меня накопилось много работы для тебя. Ты не могла бы приехать ко мне сегодня или завтра?
— Вы знаете, Юлия, я очень занята. У меня столько шитья. Большие заказы. — Голос у портнихи был тихий и спокойный.
— Какая жалость! Но у меня ничего сложного, только переделать несколько летних вещей. Это быстро.
— Я не смогу, мне очень жаль.
— А когда можно на тебя рассчитывать? Я, как всегда, хорошо заплачу тебе за срочность.
— Простите, Юлия, но я не смогу быть вам полезной в дальнейшем. Не звоните больше. Мне правда очень жаль, что так получается. Но вы, наверное, догадались, в чем причина моего отказа?
— До свидания, Оля, не надо извинений…
Она едва сдержалась, чтобы не швырнуть трубку со всего размаха. Горло свело судорогой. Ну как она могла забыть, что у них общие знакомые! Все… Все!..
Она в изоляции. Родная мать боится ее поцеловать. Портниха боится на нее шить. Да, это полный бойкот. Умненькая Олечка всегда держала нос по ветру. Она — лакмусовая бумажка общественного мнения. Значит, больше никаких иллюзий. Одна-одинешенька на этом свете.
Однако надо ведь жить дальше. Юлия позвонила и предупредила домашних о своем завтрашнем визите. К счастью, с утра дома были только дети. Она уже соскучилась по ним, однако решила не вдаваться ни в какие разговоры, а то просто не сможет потом уйти. Юлия определила для себя главную цель прихода — забрать свои бумаги.
В квартире, где прошла вся ее жизнь, где выросли дети, где началась и закончилась их с Алексеем семья, в настоящий момент для нее самым необходимым оставались ее старые папки, альбомы, фотографии, короче, семейный архив. Все это хранилось в спальне, где у нее был оборудован рабочий уголок — письменный стол с небольшим стеллажом. Стол был особый — маленький, дамский, похожий на старинный секретер, из красного дерева, со множеством ящичков, похожих на шкатулочки. Он принадлежал еще ее бабушке, матери отца. Юлия писала за ним письма, иногда что-то считала, а еще раньше занималась, когда была школьницей.
