Сезон 3 / Эпизод 2. «Прощай, Ливушка»
Сценарист: Дэвид Чейз
Режиссер: Тим Ван Паттен
Пройти много миль
«Что ты собираешься делать?» — Тони
Серия «Прощай, Ливушка» больше похожа на традиционное начало сезона, чем предыдущая
[163], и не только потому, что здесь происходит закадровая смерть звезды сериала Нэнси Маршан, играющей Ливию. Серия также возвращает Дженис, которая снова создает проблемы; случайно выясняется, что пожилой капитан Семьи Рэй Курто (Джордж Лорос) — еще один информатор ФБР; а кроме того, в эпизоде появляются новые второстепенные герои: друг Медоу Ной Таненнбаум (Патрик Талли) и еще не капитан Ральф Сифаретто (Джо Пантолиано
[164]). Последний приходит прямо в дом к Тони и со слезами на глазах обнимает его, будто участвовал в фильме с самого начала. Мы узнаем, что он принял группу Ричи Априла. Как и Ричи, он настаивает на том, чтобы получить определенный мусорный маршрут под свое командование и проявляет непокорность, когда Тони обрывает его. Мы также проводим немало времени с русской помощницей Ливии Светланой Кириленко (Алла Клюка-Шеффер), которая спорит с Дженис за обладание коллекцией старых грампластинок Ливии, и дома, где Дженис хочет жить (и где также хочет найти огромные деньги, о которых ей говорила Ливия).
Сначала нет никакого намека на то, что в этом эпизоде Ливия уйдет. Все начинается со взрыва, связанного с мусорной войной, затем новая сцена — Тони лежит на полу, а вокруг него осколки стекла и пятна, которые можно принять за его кровь; возникает ощущение, что в этом виноват взрыв; на самом деле это разбившийся стакан с томатным соком, который Тони уронил, наклонившись к мясной нарезке капиколе и потеряв сознание. Он только что выгнал из дома друга дочери — наполовину еврея, наполовину афроамериканца. (Это еще один пример узости взглядов Тони, которую он почти всегда демонстрирует; в разговоре с парнем он использует несколько итальянских расистских выражений, например, «уголек»). Как некую беззастенчивую шалость можно рассматривать сцену «перемотки» (как в старом видеомагнитофоне) в обратную сторону событий, которые привели к падению Тони; шум «перематывающейся» кассеты слышен до того момента, как Тони говорит с Медоу, которая, посмотрев гангстерский фильм 1931 года «Враг общества» (The Public Enemy), сделавший Джеймса Кэгни звездой, сидит на диване в гостиной.
Фильм оказывается очень важным, но не из-за того, что считается событием в ранней истории кино. Его эмоциональный стержень — нежные отношения между героем и его любящей матерью (Берил Мерсер) — о таком Тони может только мечтать. Авторы серии четыре раза возвращаются к «Врагу общества», и в конце ее Тони смотрит ужасающий финал, где Мама Пауэрс готовит комнату сына для его возвращения из госпиталя, не зная, что его похитили и убили, а тело несут домой. Слезы у Тони вызывает не трагическая смерть Тома, а простой облик матери, которая радуется, что сын возвращается. Не ясно, пересматривал ли Тони фильм, пока занимался похоронами матери, или он просто смотрит его постоянно. Так или иначе, фильм становится талисманом для серии, показывая, как кино может объяснить нам нас самих, даже если мы не заглядываем внутрь себя.
Много написано о вызвавшем споры возвращении Ливии в фильм с помощью самой современной на тот момент технологии компьютерной графики CGI, потребовавшей серьезных расходов; Гандольфини и Шеффер играли вместе с дублером, который использовал записи диалогов с Ливией — лоскутная работа в стиле Франкенштейна, потребовавшая нарезки и склейки фраз из более ранних серий. Чейз был совершенно уверен, что сериалу необходим разговор Тони и Ливии лицом к лицу, а не просто по телефону. Тони должны были сказать о смерти матери после этого разговора, а затем он имел бы дело с важной информацией из той сцены (возможно, Ливия дает показания против Тони относительно краденых билетов) в несколько другом контексте (возможно, на сеансе психотерапии, где в любом случае Тони говорит об эмоциональных проблемах и проблемах с законом). Но технологии не позволили сделать в точности то, что хотел Чейз. Его вдохновил «Гладиатор» (Gladiator) Ридли Скотта, в котором сходным образом были сняты сцены с Оливером Ридом, умершим во время съемок. Но Скотт располагал намного большим бюджетом и мог окружить место съемок высоко контрастным освещением, дымом, туманом и использовать другие маскирующие приемы, в отличие от сцены Тони — Ливии здесь: ее снимали в простой, ярко освещенной комнате, и это лишь подчеркивало плохо сочетающиеся источники света и прически, меняющиеся от кадра к кадру.
Но все же авторы сериала очень хорошо понимают своих героев, поэтому горе и переживания выглядят очень правдивыми
[165]. Серия «Прощай, Ливушка» показывает неловкость публичного выражения чувств по поводу ухода близкого человека, смерти которого ты желаешь
[166]. Тони так распаляется на сеансе психотерапии, что называет собственную мать тварью. «Я рад, что она мертва, — говорит он Мелфи. — Я не просто рад. Я хотел, чтобы она умерла. Хотел».
Отвратительность Ливии (или ее умственная недостаточность, если вы чувствуете к ней симпатию) не исчезает и после ее смерти. Как Кармела говорит позже, она знала, кем была, и потому все время требовала не устраивать ей похорон: она понимала, что на них никто не придет, но ее дети «проигнорировали ее волю». Ответственность за это решение лежит в основном на Дженис, а осуществляют его владелец похоронного бюро Коццарелли (Ральф Лукарелли; в его речи содержится прямая ссылка на фильм «Крестный отец»
[167]) и Тони, который чувствует себя плохо оттого, что не убит горем, и, как всегда, заглаживает вину деньгами.
Эта серия, подобно «Изабелле» и «Веселому дому», дает понять, что во вселенной «Клана Сопрано» действуют некие теологические и космологические силы. Это промелькнувшее привидение Пусси, убитого в «Веселом доме» (оно возникает в зеркале прихожей, и никто в кадре не видит его), и длинная сцена, во время которой Эй Джей пытается осмыслить «Остановку в лесу в снежный вечер» — стихотворение «этого чертова Роберта Фроста», которое часто читают как надгробную речь. Медоу пытается помочь Эй Джею понять, что значит: «Я пройду много миль, прежде чем усну». Но он не хочет вникать. «Просто скажи мне этот гребаный ответ, чтобы я мог его записать!» — ноет он.
