Приехав в Куньмин, я отправила им письмо и спросила, все ли у них хорошо. Рассказала о том, как прошли последние полгода моего путешествия. Через час получила от них ответ: они написали, что находятся в Куньмине, где восстанавливают силы после долгого и трудного переезда по Китаю. Само собой, им очень хотелось повидаться со мной где-нибудь в городе.
Мы решили встретиться в старом чайном магазине возле озера. При встрече я была тронута тем, что вижу их снова: столько дорог было пройдено с момента нашей последней встречи. Мы пили чай с гренками из ячменя и говорили о Китае и своих впечатлениях от этой напряженной страны. На следующий день они пригласили меня к себе в гости. Мы встретились поздним утром. В гостинице всего несколько градусов, потому что помещение не отапливается, и мы решили, что посидим снаружи в маленьком патио. Матиас ремонтировал шину, а Вероника погрузилась в вязание. Мы беседовали, пили чай и безостановочно ели мандарины. Внезапно Матиас встал, потому что вспомнил, что мне обязательно понадобится карта, которую я смогу найти только здесь. Он сказал, что знает, в каком офисе можно купить такую карту. Я не в силах отказаться от его помощи в трехмиллионном городе, где все написано на мандаринском языке. Он быстро собирается. Через несколько часов возвращается с каким-то атласом дорог, полным китайских иероглифов и размером с роман в твердом переплете. Спасибо, Матиас!
Мы расходимся на следующий день, потому что нас ждет дорога. Вероника и Матиас отправляются на юг через Лаос и Таиланд. А мне предстоит пройти через страну, о которой я ничего не знаю: ни культуры, ни языка. Но я уверена в своих силах. В конце концов, что меня может напугать после Монголии?
Судьба свиней на территории Китая
Я иду в привычном ритме, в рюкзаке полно вкусных и свежих продуктов, которых мне так не хватало в Монголии. Углубляюсь в природу Китая, подальше от перенаселенных городов. Мне нужно привыкнуть. Здесь все совсем другое: язык, природа, люди, звуки, запахи, не говоря уже о еде. Хуже, чем в Монголии, быть просто не может, ведь там единственным доступным овощем была картошка. Я вегетарианка и все еще со смехом вспоминаю, как радовалась монгольской картошке, – кто бы мог подумать!
Пробираюсь грунтовыми дорогами, по обочинам которых расположены одинаковые на вид крохотные городки. По обеим сторонам дороги есть канавы, куда стекается мусор со всей деревни. Настоящий рай для уток и толстых свиней. На рассвете, когда на пастбище выводят стада буйволов, те с удивлением таращатся на меня. Простые и банальные бытовые картины, но мне кажется, словно я попадаю в новый мир. Ничто не ускользает от моего взгляда из-под солнцезащитных очков: дети, смотрящие на меня в щелку входной двери, из зарослей кукурузы и с крыш домов; женщина, которая моет свои длинные черные волосы в большом алюминиевом тазу; семейные знаки, выведенные на свежевыбеленных стенах. Эти картинки увлекают меня, как и весь этот сельский мир. Я позволяю детям следить за мной, собакам обнюхивать меня, стройным мужчинам удивленно смотреть на меня.
Земля довольно рельефная, температура идеальна. Я продолжаю двигаться по дороге, которая превратилась в тропу. Долина сужается, и мне приходится наблюдать и следовать своим инстинктам. Все карты, которые у меня есть, – это просто дорожные карты, потому что в Китае запрещено иметь топографические. Я решила довериться своим чувствам. Собираюсь пройти по этой земле, вооружившись компасом и обычной дорожной картой. Около полудня захожу в небольшую деревню, которая растянулась по склону вплоть до самой вершины небольшой горы. И замираю от вида зрелища, которое меня ожидало. В каждом дворе на ветке деревьев, с которых уже облетели листья, висела окровавленная поросячья голова. А на дороге, в отличие от других деревень, я не увидела ни одной свиньи. В придорожных канавах рекой течет кровь. Старухи медленно поднимали в воздух металлические топорики. Они улыбались. А я подпрыгивала от звуков топоров, которые отрубали животным головы. Куда бы я ни посмотрела – везде смерть. Вот пятеро мужчин тащат еще одну свинью, как мешок картошки. Она визжит, словно понимает, что ее ждет кровавое убийство. Я прохожу мимо, не поднимая головы, смотрю себе под ноги и успеваю сделать ровно восемь шагов прежде, чем визг прекращается. Перед каждым домом, на каждой дороге разложен стол. Каждая семья убивает своих свиней. Все покрыто кровью, внутренности выпотрошены и развешены везде, где только можно. Я продолжаю идти, думая о бедных животных, которых приносят в жертву. Пусть покоятся с миром.
Я нахожусь на территории Хан, люди смотрят на меня недобро, подозрительно. Они не говорят со мной, они просто игнорируют меня, и меня это вполне устраивает. Иногда я захожу в деревенский магазин, чтобы купить риса, чеснока, яиц, сладких рисовых булочек, муки, немного масла и сахара.
В отношении свежих овощей мне приходится полагаться на удачу. Овощи продаются только на рынках, которые бывают раз в неделю или раз в месяц.
Я заучиваю несколько бытовых слов. Основное внимание уделяю наблюдению и запоминанию жестов, которые помогут мне на всей территории Китая. Я учу числа на языке жестов. С помощью рук мне удается общаться, не произнося ни слова, с представителями любой этнической группы. Через некоторое время я уже способна безмолвно торговаться со старухами. Они жестикулируют очень быстро, поэтому приходится внимательно за ними следить. Мне больше всего запомнились именно эти «разговоры» с женщинами с добрыми улыбками и морщинистой кожей. Кажется, что они проще и более мудро смотрят на жизнь, чем молодежь.
Продвигаюсь вперед вслепую, без карты. Я не могу даже произнести название следующей деревни, потому что оно на мандаринском языке, а я не умею читать. Я даже не могу найти свое местоположение на картах, но уверена, что иду в правильном направлении – на север. Меня вполне устраивает такая ситуация. Мне даже нравится черпать информацию за пределами своих карт. Нравится идти в темноте, не зная, сколько километров осталось до ближайшей деревни или источника. Несмотря на все это, я очень осторожна. Я не в пустыне, но все равно наполняю свои резервуары для воды при любой возможности. Ложусь спать подальше от деревень в лесу или среди рисовых чек. Я стала гуру маскировки. Я никогда не остаюсь на ночь в деревнях, только на природе. На голове ношу шапку и темные очки, волосы прячу под шарфом песочного цвета так, чтобы не было видно ни волосинки. Купаюсь лишь изредка, а такие возможности случаются нечасто, да я и не ищу их, потому что они не являются моим приоритетом. Долины становятся глубже, и в некоторых местах приходится карабкаться вверх по рисовым чекам. Мне приходится тащить свою тележку по любой поверхности. Это настоящее испытание для моего организма, я много потею и продолжаю толкать ее с неимоверными усилиями.
Со вчерашнего утра я поднимаюсь на гору. Мне все время казалось, что я уже почти дошла до вершины, однако этого не случалось. Но теперь победа близка. И вот через десять минут я на вершине. С лица капает пот. Машинально снимаю очки, все еще не в силах отдышаться, и застываю с раскрытым ртом: вдали раскинулась горная цепь с острыми голыми вершинами, которые тянутся до самого горизонта. Прямо передо мной пустота – огромная долина, на дне которой течет непропорционально узкая речушка. На другом берегу реки поднимается этот горный гигант. Каменная скала настолько отвесная, что напоминает мне кусок праздничного торта, отрезанный ножом. Я пытаюсь найти тропинку, которая выведет меня отсюда. Наконец нахожу ее: тонкая, как макаронина, она вьется к подножию долины. Я начинаю головокружительный спуск, который, по моим меркам, насчитывает перепад в 2000 метров в высоту. В лучшем случае я приду к берегу реки завтра к обеду.
