Визгливо каркала Гамаюн, устроившая гнездо на полатях, подальше от кота. Смеялся кот — он нашел пристанище в ногах кровати Лумумбы, и теперь совершал утренний туалет с помощью собственных слюны и лапы. Ржала Машка. Сидя на своей раскладушке и разложив вокруг разнообразные железные детальки и промасленные тряпочки, она чистила пистолет.
Пылая праведным негодованием, я набрал воздуха, чтобы отчитать супостатов, испортивших такой хороший сон, но в лицо прилетела подушка. Не удержавшись на ногах, я плюхнулся обратно на лавку, а она, коварная, вывернулась, встала на дыбы и огрела меня по кумполу. Из глаз посыпались искры.
Под грудой одеял, где по идее, должен был почивать драгоценный наставник, раздался драконий рык. На столе, прикрытые вышитым полотенцем, зазвенели чашки и блюдца.
Из подушек возникла встрепанная голова. Свирепо оглядев единственным здоровым глазом комнату, она оскалилась и гаркнула:
— А-а-а, черти полосатые, покою от вас ни днем ни ночью! Лейтенант Спаситель! Паччему личный состав бьет баклуши? Назначаю приказ: марш на улицу, делать зарядку, а не то… — не в силах продолжать, голова рухнула обратно в подушки и вновь накрылась одеялом.
Хулиганы притихли. Машка юркнула к себе за шторку, птица Гамаюн, остекленев глазами, прикинулась чучелом, кот быстренько вымелся за дверь, а я, согласно приказу, пошел во двор. Во-первых, добежал до нужника, устроенного в дальнем конце огорода. Санитарное сооружение радовало свежей зеленой краской, в дверце, на уровне глаз, было прорезано окошко в виде виноградной грозди. Внутри царили уют и благолепие: пауки таращились без привычного плотоядного блеска в глазах, на стульчаке, обмотанном несколькими слоями тряпок, сидеть было тепло и мягко, а в пределах досягаемости, на гвоздике, нашелся толстенный календарь-ежегодник за тысяча девятьсот семьдесят пятый год, с мягкими страничками и напечатанными на другой стороне анекдотами.
Потом я решил умыться. В комнате был рукомойник, но я подумал, раз во дворе имеется колодец, лучше не беспокоить наставника. К тому же, всегда приятно поплескаться в чистой ледяной воде…
Пробираться к колодезному срубу пришлось с боем. Плети колючей ежевики царапали руки, исполинский репейник цеплялся за штаны и рубаху, на голову сыпалась тонкая пыльца с каких-то желтых цветов, от нее свербело в носу и хотелось чихать. Бадейка отыскалась и вовсе случайно — я об нее, затерянную в кушарях, споткнулся.
Когда начал поднимать железную крышку, всю в кружевах ржавчины, бока прошило острой болью, и я вспомнил весь вчерашний день. Похороны князя, суровую княгиню, знакомство с пестрым населением старухиной избы, кабак и погоню за мертвяком. Ах да, был еще шоппинг… Зубы заныли от дурного предчувствия: во что всё это выльется?
Привязав к бадейке оборванную веревку, я сбросил её в колодец, наклонился, чтобы удобнее было тащить, и… Из колодца на меня уставились звезды. Они колыхались в далекой черной воде и негромко пели. Потом, став светлячками, сорвались с мест и закружились в хороводе, меня начало затягивать в этот хоровод, в голове создался вихрь, я понял, что падаю…
Очнулся весь мокрый на траве. Надо мной склонились три морды. Точнее, две морды — кота и вороны, и одно любопытное веснушчатое лицо.
— Кажись, пришел в себя, — сказала Машка, нежно пиная меня в бок.
— Хто? Што? — я ничего не понимал. — Почему я мокрый? Что случилось?
— Еще немного, и искали б тебя на реке Смородине, у камня Алатыря, — промурлыкал кот.
— Меня благодари, — каркнула Гамаюн. — Если бы я тебя в окно не заметила…
— Остались бы, как говориться, от козлика рожки да ножки, — заключила Маха, помогая мне сесть. — В последний момент успели, — похвасталась ворона. — Машка тебя за пояс ухватила, кот за Машку уцепился, я — за кота. Ну, и петух помог. Надо будет наведаться к нему в курятник, отблагодарить… — ворона кокетливо оправила перышки, а Машка прыснула. Птица Гамаюн тут же оскорбленно напыжилась. — А что смешного? Петух, между прочим, мужчина хоть куда. В полном расцвете сил…
— Хорошо, хозяйки нет, — шепнул кот, заботливо обмахивая меня лапками. — Вчерась еще на Лысую гору отбыла… Путь-то неблизкий, туда да обратно — больше ста верст. А была бы дома — сама бы голову тебе отвинтила. За то, что к Водокруту полез.
— Чего? — спросили мы с Машкой в один голос.
— Водяной. Живет он там, в колодце… — пояснил кот и постучал меня по лбу. — Мозг иногда включать надо!
— Я умыться хотел.
— Так на этот случай в доме водопровод есть. Набрал ванну — и плещись сколько влезет! А закаляться вздумал — так холодной напусти и вся недолга. А то могу баньку истопить, только скажи… — раскипятился пушистый домохозяин.
— И правда, Вань, чего ты к колодцу полез? — Маха выдрала у меня из волос репей. — Я, например, в душ сходила. Красотища!
— Ты теперь от водоемов подальше держись, — предупредил кот. — Водокрут на тебя глаз положил.
— Ну, что вы там прохлаждаетесь? — в окне, всё такой же встрёпанный, возник Лумумба. — Завтрак стынет.
— Бабке не говори, — попросил я кота, взбираясь на крыльцо.
— Всё одно, узнает, — вздохнул тот. — Попадет мне.
— Тебе-то за что?
— Не углядел за порядком да за гостями. Три шкуры спустит.
Кот задумчиво почесал спину.
— Тогда я сам скажу. Объясню, что ты ни в чем не виноват, а это меня бес попутал.
У кота на глаза навернулись благодарные слёзы. Встав на задние лапы, он пожал мне руку и промурлыкал:
— Спасибо, друг. Век не забуду…
Когда мы ввалились в горницу, громко обсуждая приключение, Лумумба любовался своим отражением в боку самовара, время от времени прикладывая к синяку под глазом холодную ложку.
— А, явились, не запылились.
Мы с Машкой молча проскользнули за стол, ворона, цапнув ватрушку, убралась на полати, и только кот, как ни в чем ни бывало, принялся разливать чай.
— Я вот всё думаю, — завел я издалека. — Должно же у всех убийств быть что-то общее? Если Душегуб — серийный убийца…
— Напарники называются, — вдруг буркнула Маха, погрузив нос в чашку с чаем.
И только сейчас я заметил на её веснушчатой щечке глубокие царапины. Запястье, перевязанное чистой тряпочкой, свежий кровоподтек над локтем… Стало стыдно.
— Слушай, Маш, ты извини, — начал я. — Там такое дело… А как ты вообще дома оказалась?
— Меня благодарите, — каркнула ворона с печи, расклевывая булочку. — Отыскала сиротку, привела домой за ручку…
— Ага, щас, — ощерилась Машка. — Деду Фире скажите спасибо. Послал эту бестию прожорливую узнать, как у нас дела. А «нас» — то уже и нету…
— От бестии слышу! — возмутилась птица Гамаюн. — И чужим куском меня попрекать не надо!
— Бестия, — нравоучительным тоном процитировала Машка, — Животное, не существующее на самом деле. Крылатые кони, говорящие птицы и рыбы — всё это выдумки досужих умов. Геродот, трактат «Физиолог». - она торжествующе посмотрела на птицу. — Тебя не бывает. А значит, и кормить тебя не нужно.
