Ничего подобного в странах, располагавшихся вблизи крупных цивилизационных центров, подчеркнем еще раз, никогда не происходило.
Между тем, хотя миграции и переселения не являются чем-то уникальным во всемирной истории, следует признать, что эволюция Руси/Московии/России в одном своем аспекте была уникальной. Мы имеем в виду особую природу заимствований социальных, экономических, политических и идеологических практик у своих непосредственных соседей. Обычно такое заимствование происходило и происходит в условиях, когда либо менее развитый народ покоряет территории с более богатым культурным наследием (примеры чего можно видеть в истории раннего европейского Средневековья, где случился синтез романской и варварских культур), либо успешные империи устанавливают свое доминирование над периферийными территориями, часть традиций которых они начинают принимать (что справедливо в отношении того же Рима, с одной стороны, и Греции/Иудеи/Египта — с другой). В истории России мы видим совершенно иную динамику. Если оставить за рамками обсуждения вопрос о том, что и как было усвоено ранними славянскими племенами из образа жизни викингов и какие особенности их общественной организации были восприняты наиболее полно (все же сложно отрицать, что базовые черты Древней Руси в социальном и экономическом аспектах несут на себе несомненную печать именно славянского наследия, и к тому же в целом дохристианский период оказался довольно коротким), можно заметить, что заимствования, которые характеризовали русскую историю, исходили не от народов, стран и территорий, которые либо захватывали Русь, либо оказывались под ее собственной властью. Византия в IX–XI веках, империя монголов в XIII–XV столетиях и Западная Европа начиная с XVII века — все эти источники основных российских заимствований оставались относительно внешними (это относится даже к Орде, о чем мы поговорим чуть позже). Иначе говоря, не будет преувеличением утверждать, что Россия на протяжении долгого времени обнаруживала беспрецедентную способность использовать иные социальные практики без какого-либо «растворения» самой себя в своих соседях — и делала это в конечном счете для развития собственной, ни на чью иную не похожей, идентичности. Мы полагаем, что такой тип развития мог сформироваться только у окраинной цивилизации, которую ни одна из соседствующих с ней общностей не могла превратить в свою собственную составную часть (мы будем неоднократно обращаться к этой теме в дальнейшем). Таким образом, если считать славянско-норманнское взаимодействие, происходившее в VII–X веках на территории, впоследствии ставшей центром возникновения русской государственности, синтезом, а не заимствованием, историю российских рецепций следует начинать именно с периода активного взаимодействия Киева и Константинополя, и в этом случае мы имеем дело с тремя «кругами» заимствований, хронологически совпадающими с миграцией основных политических центров Руси/России.
Эти три рецепции связаны с византийским, монгольским и западноевропейским влияниями. Для целей нашего исследования мы назовем их соответственно идеологическим, управленческим и технологическим, хотя и понимаем, что все эти названия выглядят относительно условными. В первом случае мы хотим подчеркнуть, что византийская рецепция обеспечила Русь прежде всего неким духовным стержнем (мы намеренно не касаемся сейчас нашего к нему отношения), который позволил субординировать общество и государство, придать некую направленность и «высшую цель» их развитию и породил потребность в письменной культуре, до того времени отсутствовавшей. Эта трансформация стала большим шагом вперед, хотя и несла в себе основания для возникновения в будущем существенных проблем и противоречий, сполна проявившихся в российской истории, а отчасти даже в российской современности. Во втором случае мы хотим акцентировать внимание на том, что долгое время, на протяжении которого часть территории Руси находилась под властью монголов, не прошло бесследно, привив формировавшейся Московии немало «азиатских» черт. Стоит заметить, что к этому восприятию данная часть русских земель была вполне готова: элементы азиатской деспотии (неизвестные ни Новгородской республике, ни Галицко-Волынским княжествам) формировались во Владимиро-Суздальской окраине и до монгольского нашествия. Синтез русских практик «колонизации через освоение» с монгольскими принципами подчинения гигантских территорий и, по сути, «дистанционного» управления ими обеспечил появление инструмента для той территориальной экспансии, которая определила облик Московии XV–XVII веков и окончательно изменила политическую систему сформировавшегося единого русского государства. В третьем случае угроза с Запада, воспринимавшаяся прежде всего как технологическая (и военная в том смысле, что противники Московии обрели возможность ускоренного экономического развития и создания более совершенных орудий ведения войны), получила адекватные осмысление и ответ — сначала при Алексее Михайловиче, а затем при Петре I, — сводившиеся к необходимости заимствования у Европы ее технологических новаций и ограниченного числа институтов, опосредующих их функционирование. При этом, как и в других отмеченных случаях, очередная рецепция не меняла радикальным образом ни социальную структуру, ни принципы политической организации, а лишь обеспечивала необходимую реакцию на те вызовы и угрозы, с которыми сталкивалась страна, нейтрализуя их по крайней мере частично.
Отмеченные три рецепции не создавали в истории страны и общества три разных периода — точнее сказать, возникало ощущение некоей периодизации, хотя говорить о ней как таковой вряд ли приходится (выделение «византийской», «монгольской» или «европейской» эпох было бы катастрофическим упрощением). Три основные рецепции существенно изменяли русское общество, однако приходится признать, ни одна из них не уничтожала тех основ, на которых зиждилась прежняя социальная форма. В этом, на наш взгляд, состоит существенное отличие окраинного общества от обществ, встроенных в цивилизационное ядро. Если в Западной Европе на протяжении того же отрезка времени мы наблюдаем формирование и крах феодального строя, полную смену общественных классов и способа производства; период наивысшего расцвета католицизма, Реформацию и всплеск граничащего с атеизмом рационализма; преодоление аграрной экономики, появление мануфактур и массового индустриального производства; переход от абсолютной монархии к конституционной и далее к республикам — то в России с начала Х по конец XIX века заимствованные институты и практики не сменяли друг друга, а скорее суммировались друг с другом. Породив институт зависимой от власти и «слившейся» с ней церкви, византийская рецепция дала нам совершенно особый общественный строй, далеко не вполне рациональный и во все времена предельно идеологизированный. Монгольская рецепция, радикально изменив отношение к законам и характер взаимодействия власти и общества, никак не затронула место религии и ее служителей в жизни страны; раздвинув ее границы, она сохранила пиетет перед «центром», не допустив дезинтеграции огромного пространства тогда, когда рухнули все европейские поселенческие империи. Наконец, европейская рецепция, принеся много нового в сфере экономики и культуры, не подорвала позиций церкви, не изменила принципы территориальной организации страны и самодержавной власти и даже оставила в неизменном виде крепостнические порядки, которых в Европе уже не существовало к тому моменту, когда Россия начала оттуда что-то перенимать. Как бы Россия ни расширялась, она до конца XIX века оставалась окраинной страной в том самом элементарном смысле, что «осваивала» территории, которые были еще более «глубокой» периферией и на которых русские колонисты практически всегда оказывались большинством: более развитыми и более населенными территориями Москва не пыталась управлять, даже через систему вассалитета, на протяжении большей части своей истории. В той же мере, в какой география открывала перед Русью/Россией с первых дней ее истории возможность свободно «растекаться» по евразийским просторам, окраинность страны позволяла не менять социальные уклады и приоритеты, а скорее накапливать их, сколь бы противоречащими друг другу они ни выглядели.
