Оценка Советского Союза как империи — и тут не принципиально, какой она была по счету с начала или с конца — интересна прежде всего потому, что СССР как минимум по двум причинам не вполне подходил под такое определение, действуя совсем не так, как это пристало империям. С одной стороны, эта страна появилась на свет во многом потому, что ее отцы-основатели успешно соединили коммунистическую идеологию с чаяниями народов, составлявших периферию прежней Российской империи, которую, по словам В. Ленина, «справедливо называют „тюрьмой народов“»
[19] и которую Советская Россия объявила упраздненной
[20]. С другой стороны, на протяжении практически всей своей истории СССР последовательно поддерживал любые проявления антиколониальных движений на мировой периферии, выступая самым верным апологетом «национально-освободительной борьбы», под какими бы лозунгами она ни велась и к сколь бы печальным результатам ни приводила; здесь позиции советских руководителей, представлявших жесткий авторитарный режим, оказывались исключительно похожи на позиции американских властей, также не всплакнувших по европейским колониальным империям
[21]. С позиций нашего времени, однако, становится возможным предположить, что имперские устремления и идеологемы, возрождающиеся в современной России, прямо восходят не столько к давним российским, сколько к постоянно воскрешаемым в памяти советским паттернам, — и поэтому ретроспективный взгляд позволяет усомниться в том, насколько советский строй был несопоставим с имперскими представлениями о мироустройстве.
Проблема политической природы и характера СССР крайне важна, на наш взгляд, прежде всего потому, что она позволяет поставить вопрос, значение которого сложно переоценить, — вопрос о том, существовала ли Россия на протяжении сколь-либо длительного промежутка времени (несколько месяцев в 1917 г. не в счет) не как империя или же она всегда была именно таковой. Если исходить из того, что Российская империя как политический и социальный институт действительно была разрушена в ходе революционных потрясений, и считать Советский Союз добровольно созданной конфедерацией независимых государств, сохранявших право свободного выхода из ее состава
[22], то следует признать, что имперская форма существования была характерна для России на протяжении менее чем двухсот лет, являясь, таким образом, эпизодом в ее тысячелетней истории. А если исходить из того, что большевики в 1920-е гг. занимались не чем иным, как восстановлением разрушившейся было империи под новой «вывеской», de facto продлив ее существование почти на три четверти века, окажется, что российская имперская структура необычно подвижна, — и в этом случае можно не принимать во внимание наличие или отсутствие термина «империя» в формальном названии государства и начинать искать ее истоки задолго до 22 октября 1721 г.
Важнейшим инструментом, позволяющим дать ответ на поставленный вопрос, является оценка существующих на сегодняшний день в литературе определений империи, так как только их анализ и выведение своего рода «консенсусного» определения может позволить выяснить глубину имперской природы российского государства и понять, к какому историческому периоду следует отнести формирование реальных оснований имперских структур в российской политике.
Начнем с того, что понятие «империя» в его современной трактовке является сугубо европейским продуктом. Этимологически оно несомненно происходит от латинского imperium (власть, господство), которым в Риме обозначали всю совокупность власти, принадлежавшей римскому народу. Выбираемым или назначаемым магистратам в зависимости от их ранга народ вручал «большую» или «малую» власть — imperium maius или minus (merum); существовало также понятие summum imperiae, обозначавшее диктаторские полномочия
[23]. При этом понятие imperātor, подчеркивавшее не столько власть, сколько господство, традиционно относилось к военачальнику-триумфатору и начало применяться для обозначения титулатуры лишь начиная со второй половины I века
[24]. Причина, по какой римское государство того времени стало называться империей, сводится, скорее всего, к тому, что именно в тот период возобладало ощущение идентичности «римского мира» и всей цивилизованной части земли — οι′κουμε′νη, или orbis terrarum
[25]. Imperium в данном контексте воспринимался воплощением высших военных достижений и предполагал абсолютное господство над миром; чуть позже к этому значению прибавилась и духовная компонента, отражавшая принятие империей христианства как единственно верной универсальной религии
[26]. После ослабления и крушения римских порядков в западном Средиземноморье название «Римская империя» (Βασιλει′α τω~ν ̔Ρωμαι′ων) было унаследовано правителями Византии, которые на протяжении долгого времени видели своей миссией восстановление ее в прежних границах
[27]. Со своей стороны, наследники варварских королей по мере их укрепления также претендовали на титул, впервые фигурирующий на печатях и в письмах Карла Великого как «Augustus, magnus et pacificus imperator» и «Romanum gubernans Imperium et Rex Francorum et Langobardorum»
[28]. Формирование в Западной Европе Священной Римской империи, в некоторые периоды своей истории объединявшей до половины территории континента, остававшейся во власти христианских монархов
[29], но по сути своей бывшей не более чем конфедерацией, как и последовавший позже упадок Византии, привели к тому, что на протяжении большей части европейского Средневековья значение титула «император» существенно перевешивало содержание «империи». Его носитель претендовал на особый характер своего статуса среди других властителей — даже несмотря на то, что в Западной Европе императорам приходилось на коленях вымаливать прощениe у пап
[30], а на Востоке довольствоваться клочками земли, именуемыми «империями»
[31]. Однако именно историческая преемственность, идущая от римского государства и утверждения абсолютного характера христианской веры, вызвала «прилив интереса» к империи у многих европейских монархов, особенно заметный в начале Нового времени.
