Cтраница 43
Параллельно шел специфический процесс nation-building’a, основывавшегося на концепте «славяно-российского», или «православнороссийского» народа, который был создан киевским архимандритом Иннокентием Гизелем еще в середине XVII века
[438]. Несколько позже данная теория была развита архиепископом Феофаном Прокоповичем, к концу правления Петра I ставшего de facto главой Священного Синода
[439], который обогатил ее этническим элементом, полагая основой империи некий «триединый» русский народ, сложившийся из великороссов, малороссов и белороссов — трех основных славянских народностей, населявших территории Киевской Руси, ныне воссоединившиеся в составе империи
[440] (эти представления, заметим, позже сыграли важную роль в обосновании претензий России на восточную часть Речи Посполитой). В дальнейшем такая генерализация привела к двум важным последствиям: с одной стороны, возникло базовое для всей российской имперской конструкции противопоставление «русских» (к которым относились также малороссы и белороссы) «инородцам»
[441] (последнее сохранялось даже в советскую эпоху, когда говорили о «нацменьшинствах»); с другой, проявления определенной этнической и национальной самобытности среди представителей «младших ветвей»
[442] русского народа стали считаться попыткой подрыва его единства и потому с разной степенью решительности пресекаться. Последнее часто принимало гротескные и неоправданно жестокие формы и было чревато серьезными унижениями украинцев и белорусов
[443]; возможности их культурного и социального самовыражения ограничивались, а использование исторических языков порой рассматривалось как признак необразованности
[444]. Может показаться парадоксальным, но в истории Российской империи можно встретить множество примеров того, как «великороссы» помогали «инородцам» упорядочивать их языки и создавать письменности, в то время как в отношении других славянских народов проводилась прямо противоположная политика
[445]. В значительной мере именно поэтому, на наш взгляд, в современном украинском дискурсе в отношении России и общей истории двух народов постоянно присутствует оценка политики Петербурга и Москвы в отношении Украины как колониальной
[446].
Мы могли бы и дальше продолжать оценку российской имперской экспансии, но сейчас хочется подвести некоторый итог. В начале XIX века на месте бывшей Московии и тех территорий, окраиной которых она столетиями оставалась, сформировалась гигантская империя, одновременно похожая на европейские империи того времени и радикально отличавшаяся от них. Сходство сводилось прежде всего к тому, что русские в течение исторически короткого времени сумели военной силой покорить огромные территории, населенные чуждыми им народами, создать там необходимую инфраструктуру управления и поставить их богатства на службу метрополии. Отличие проявлялось в первую очередь в том, что сама метрополия не была классическим национальным государством — и даже тогда, когда она попыталась в него превратиться, она скорее породила ощущения колониальной зависимости внутри самой себя, чем создала нечто, что по своей идентичности существенно отличалось бы от ее колониальных владений. Все это очень важно иметь в виду прежде всего потому, что как раз в это время, на рубеже XVIII и XIX столетий, все основные европейские империи претерпели масштабные трансформации (если не сказать — катаклизмы), радикально изменившие пути их последующего развития.
