Иначе говоря, хотя крах Советского Союза и последующее формирование новой российской государственности обусловили запрос на имперские институты и смыслы, что позволило переформатировать систему управления страной и задать тональность ее отношений с «ближним» и «дальним» зарубежьем, а также постоянно поддерживать в населении увлеченность имперскими экспериментами, потенциальная готовность к воссозданию империи натолкнулась на большое количество вполне объективных препятствий. Главными из них стали особенности распада СССР: новообразованная Россия ощутила себя в границах начала XVII века, что породило мощное стремление к территориальному расширению и военно-политическому реваншу — но при этом новая геополитическая конфигурация сегодня делает таковые невозможными. Уязвленность новой ситуацией выглядит особенно большой еще и потому, что разрушена связка трех основных славянских и православных народов, к чьему единству в имперском центре апеллировали еще с давних времен, — и восстановить его не представляется возможным. Дополнением к возникающему дискомфорту становится растущий дисбаланс экономической мощи федерального центра и восточных регионов, в результате чего поселенческая колония становится «кормильцем» метрополии, создавая исторически непрочную политическую конструкцию. Наконец, на востоке и юге возникают силы, сопоставимые с Россией по всем видам мощи, а в ряде случаев и существенно ее превосходящие. Подобный симбиоз стремления к имперскому ренессансу и его низкой вероятности делает Россию сегодня очень «истеричной» империей: по мере осознания невозможности воссоздания реальных имперских структур «на земле» российские лидеры переносят акцент на ее воображаемое возрождение «в головах». Следствием становится прогрессирующее формирование некоей «параллельной реальности», влияние которой на общество только еще предстоит осмыслить.
Имперские фобии и мифологемы
В истории постсоветской России, если подходить к ее оценке с позиций «имперского строительства», довольно отчетливо прослеживаются три периода.
Первый характеризовался прежде всего ростом имперских трендов во внутренней политике, которые призваны были устранить последствия перестройки 1980-х и последовавшего распада советской политической системы. Как ни странно, но события в Москве в начале октября 1993 г. и последовавшие затем выборы и конституционный референдум мы трактовали бы вовсе не как окончательное прощание с советским прошлым, а как подведение черты под «временным отступлением» 1987–1993 гг. Несмотря на то, что у власти в стране в это время находились, казалось бы, последовательные демократы, разрушившие сначала монополию коммунистов на власть, а затем и сам Советский Союз, роспуск избранного в 1990 г. парламента и подведение юридического основания под новую властную структуру дали старт попытке очередной имперской консолидации, определив Россию как страну с суперсильной президентской властью (один из нас даже сравнивал ее полномочия с теми, которые предоставлялись фюреру по Ermachtigungsgesetz 1933 г.
[911]). Мы уже говорили ранее в данной главе о том, что в 1994 г. федеральные войска предприняли первую попытку силового захвата Чечни, на тот момент формально не являвшейся частью Российской Федерации; в 1996 г. все силы Кремля и формировавшегося финансового олигархата были брошены на переизбрание Б. Ельцина на пост президента «любой ценой», итогом чего оказалось впоследствии доведенное до абсолюта пренебрежение к выборам
[912]; в 1999 г. Москва предприняла более удачную, чем в 1994-м, попытку завоевания Чечни; в 2000-м уже В. Путиным была произведена «нарезка» федеральных округов и переформатирован Совет Федерации
[913]; в 2004-м отменены прямые выборы региональных руководителей, затем начались постоянные изменения правил формирования Государственной думы
[914], унифицированы основные законы республик в составе Российской Федерации и укреплен статус русского языка
[915]. После 2004 г. «внутренняя имперскость» дополнялась отдельными, иногда существенными, нюансами, но в целом проект выстраивания политической и экономической вертикали был завершен. Не случайно многие российские политологи довольно быстро стали предлагать принять за данность «отказ от выбора между имперским и национальным типом общества», по сути апологетиризуя имперский подход во внутренней политике
[916].
Второй период имеет менее четко определенные временные рамки, так как попытки России вмешиваться в политические процессы на постсоветском пространстве наблюдались уже в первые постсоветские годы, однако мы акцентировали бы внимание на том же 2004 г., когда стало понятно, что Россия выходит из экономического кризиса, восстанавливает свои позиции на международной арене и обретает бóльшую свободу действий. В 2004 г. произошло два значимых события, имевшие далекоидущие последствия: с одной стороны, это активное вмешательство России в выборы на Украине
[917], завершившееся «оранжевой революцией» и навсегда сделавшее Украину главной проблемой Кремля, с другой стороны, это ликвидация в Катаре З. Яндарбиева
[918] — первое политическое убийство, осуществленное по заказу Москвы за рубежом, от которого потянулись нити к покушениям на А. Литвиненко, С. Скрипаля, З. Хангошвили и многим другим, отражающим «неограниченный суверенитет» страны
[919]. Еще в 2005 г. В. Путин объявил «крушение Советского Союза крупнейшей геополитической катастрофой века»
[920], в 2007-м он произнес Мюнхенскую речь
[921], в 2008-м Россия ввела войска в Грузию, отторгнув от нее Абхазию и Южную Осетию
[922]; в 2011 г. российский лидер озвучил планы евразийской интеграции
[923], в 2014-м Россия развязала агрессию против Украины, аннексировала Крым
[924] и спровоцировала образование сепаратистских республик на востоке страны
[925]; в 2015 г. российские войска были отправлены в Сирию
[926]. События этого периода существенно изменили ситуацию в Европе, убедив большинство глобальных игроков в том, что период нерушимости границ и относительного спокойствия завершается или даже завершился, — в результате Россия стала однозначно рассматриваться в мире как реваншистская держава
[927], а ее сдерживание стало восприниматься как одна из важнейших геополитических задач во многих мировых столицах
[928].
