Имперское по своей природе отождествление «государства» и власти делает невозможным формирование в России современного общества. С одной стороны, оно предполагает отсутствие реальных демократических процедур, так как последние как раз и ориентированы на поступательную смену одной власти другой в рамках одного и того же государства (в данном контексте естественно напомнить и новацию с «обнулением» сроков пребывания в должности президента Российской Федерации после принятия поправок к Конституции, открывающую В. Путину путь к пожизненному президентству
[964]). Проблема с выборами, обостряющаяся в России с каждым электоральным циклом, обусловлена именно этим: даже самая малозначительная смена персоналий во власти рассматривается «элитами» как катастрофа «государства», и поэтому свободные выборы de facto воспринимаются как антигосударственная деятельность, как своего рода попытка заговора или переворота
[965]. С другой стороны, в таком «государстве» не может быть иной власти, кроме олицетворяемой «государевыми людьми», — и это является приговором правовому порядку как таковому, ведь суд в современных обществах действительно является властью (можно даже не напоминать, что, например, решение Верховного Суда США по делу Brown v. Board of Education of Topeca, а не 14-я поправка к Конституции, установило равноправие граждан вне зависимости от цвета кожи
[966]). В российском случае независимость суда невозможна просто потому, что «власть не может быть неправа»
[967], — иначе, как полагают приватизировавшие ее политики, пошатнется вся конструкция государственности, что «по определению» недопустимо и вредно.
Современная российская имперскость — и это подтверждается присутствующими в сознании как элит, так и народа фобиями — имперскость «обороняющаяся»; она стремится не утверждать новые нормы (что входило в планы многих строителей империй — от Александра Македонского до Наполеона), а сохранять предшествующие в возможно более примитивном виде. И здесь мы переходим ко второй части параграфа — к оценке мифа как важнейшего инструмента легитимации отечественной имперскости и его места в жизни российского общества.
Главным — и в то же время наиболее сомнительным, если так можно сказать, — является миф об успешности нынешней России. Он представляет собой довольно сложную идеологическую конструкцию, состоящую из нескольких элементов. Успешность, а точнее даже величие, России конца 2010-х гг. обосновывается в первую очередь не объективными показателями экономического развития или влиянием страны в мире, а сравнениями — с прежней Россией времен «смуты» 1990-х; с другими странами, которые, как правило, развиваются еще менее успешно, чем она сама; и даже с некими абстрактными представлениями о ее состоянии. Риторика так называемого вставания с колен проявилась с самого начала путинской эпохи; для демонстрации своих достижений он обращался к сравнению с 1990-ми гг. в президентских кампаниях 2004, 2012 и даже 2018 г., несмотря на то, что со временем число россиян, отчетливо помнивших события тех лет, уменьшалось, а экономические успехи страны выглядели все менее убедительно. Параллельно изменялся контекст (но не принцип) сравнения страны с другими обществами: если в 2000-е гг. основным объектом была полумифическая Португалия, которую Россия должна была вот-вот догнать экономически, то позже акценты переместились на Украину, по отношению к которой Россия представляла собой образец хозяйственных успехов и политической устойчивости
[968]. Наконец, все это дополнялось постоянными «разоблачениями» вражеских утверждений о несостоятельности многих российских достижений, которые со временем становились все более агрессивными и составляли все бóльшую часть официальной пропаганды.
Помимо этой «сюжетной линии», Кремль в течение долгого времени эксплуатировал сюжет о растущем международном признании России и ее военно-политической мощи, который в наибольшей степени соответствовал возрождавшемуся имперскому нарциссизму. Надо отдать должное российским властям — все предпринимавшиеся ими военные авантюры пока заканчивались относительно успешно; по крайней мере их удавалось осуществить без серьезных потерь и искусно «продать» собственному населению. Грузия в 2008 г., Крым в 2014-м, Донбасс в 2014–2015 гг. и Сирия после 2015 г. — все эти авантюры действительно заставали соперников врасплох и создавали впечатление силы России и слабости ее соперников
[969]. Несмотря на то, что все эти акты «театрализованного микромилитаризма»
[970] не изменяли существенным образом никаких геополитических раскладов, а их результаты часто становились для России обузой, в мире сегодня является чуть ли не общим местом, что Россия представляет собой силу, без которой сложно или даже невозможно решить ни одну серьезную международную проблему
[971]. Хотя лично нам такое мнение кажется ошибочным, внешняя политика, несомненно, стала для Кремля «темой № 1» именно потому, что она демонстрировала массу воображаемых успехов в условиях, когда во внутриполитической сфере представить себе таковые было невозможно.
