Увидев, что возле посадочного тамбура стоит совсем другой проводник, Моника поняла, что смена уже произошла. В подтверждение ее догадки новый проводник держал в левой руке зажженный фонарь, видимо, готовясь к остановке поезда и приему пассажиров. «Очень кстати», – подумала Моника, и, вернувшись в купе, быстро надела пальто, на всякий случай переложила револьвер из-за пояса в правый боковой карман пальто, благо, он был достаточно большой, и накрыла его снятой с руки перчаткой.
Как только, лязгнув буферами, поезд остановился, Моника взяла дорожную сумку, предварительно выглянула в коридор и, убедившись, что коридор пуст, быстро вышла из купе, закрыв за собой дверь.
Через пару минут она была в соседнем вагоне. Открыв в пустом тамбуре дверь вагона, которая выходила на противоположную от перрона сторону, опять предварительно выглянув, покинула вагон, захлопнула дверь и спряталась за закрытым на ночь газетным киоском. За киоском она и простояла до тех пор, пока поезд Берлин-Мюнхен, покачивая красным фонарем на последнем вагоне, не исчез в снежной ночи.
Не успела Моника как следует сориентироваться, куда ей идти дальше, как с той стороны, куда уехал Мюнхенский поезд, раздался гудок. Повернув голову, Моника увидела прожектор приближающегося паровоза, тянувшего за собой около пяти пассажирских вагонов. Это пригородный поезд, – подумала она, – и очень кстати. Смешаюсь с прибывшими пассажирами и пройду в здание вокзала, ведь не торчать же здесь до тех пор, пока не привлечешь к себе внимание железнодорожных служащих или полиции. Когда около полусотни пассажиров, вышедших из вагонов, тесной стайкой проходили мимо нее, Моника влилась в их шумную, еще пахнущую теплом толпу и прошла в здание вокзала.
В зале ожидания было не очень много народа. Часть прошедших вместе с ней пассажиров начинали устраиваться на свободных скамейках, часть вышли через дверь на площадь.
На Монику никто не обратил внимания. Изредка в здание вокзала заходил полицейский, но не для контроля, а для того чтобы согреться от зимней стужи.
Красивое будет Рождество, со снегом и морозом, – подумала Моника, – зима удалась настоящая, во всяком случае, пока.
Просидев в зале ожидания до четырех часов утра, Моника села в поезд Дрезден-Ганновер, следовавший, кроме Галле, через Магдебург и Брауншвейг. Ее это устраивало, при необходимости можно будет выйти еще и в Магдебурге – крупном железнодорожном узле. Билет, на всякий случай, она взяла до конечной станции, выложив лишние деньги, но безопасность того требовала. Нельзя мелочиться, лучше иметь возможность маневра, то есть свободно ехать сколько угодно и выйти там, где посчитаешь нужным.
Без каких-либо осложнений Моника доехала до Магдебурга и, решив не рисковать, вышла из поезда, как все пассажиры, а не самостоятельно через запасный тамбур вагона. Через сорок минут она уже ехала в вагоне пригородного поезда на Запад.
Около полудня Моника была в Брауншвейге. Повертевшись немного на вокзале, проверилась, нет ли за ней «хвоста», и только после этого вышла на привокзальную площадь.
Пик кирхи был виден. Она была в нескольких кварталах от железнодорожного вокзала. Зная, что обычно, где кирха, там и центр города, а значит, и площадь, Моника решительным шагом направилась в сторону виднеющегося пика, окруженного коричневыми черепичными крышами невысоких домов, из труб которых чадил дым угольных печей, распространяя вокруг специфический чад бурого угля.
На полпути до площади невзначай оглянулась, затем посмотрела в блестящее стекло витрины колбасной лавки – ничего подозрительного. На всякий случай зашла в аптеку, купила аспирин, на выходе опять проверилась. Наконец, выйдя на площадь, заметила часовую мастерскую. На вывеске было написано готическим шрифтом «Зигфрид Функ. Часовой мастер». Помня наставление Ганса зайти в мастерскую, когда там не будет посетителей, Моника, немного замедлив шаг, прошла мимо часовой мастерской. Убедившись, что за невысоким прилавком, склонив голову, видимо, ремонтируя часы, сидит пожилой мужчина, а посетителей нет, девушка быстро развернулась, вернулась к двери и решительно вошла вовнутрь. Зазвеневшая связка медных колокольчиков заставила ее вздрогнуть, а мужчину – поднять голову, рассматривая посетительницу. Левый глаз у мужчины был закрыт, под ним четко виднелся неровный шрам от переносицы до уголка глаза, между век правого глаза было зажато увеличительное стекло в коричневой оправе. Казалось, что мужчина рассматривает Монику, как деталь часов, выпавшую из механизма и оказавшуюся возле двери.
Не успел мужчина открыть рот, как Моника, боясь, что кто-нибудь им сможет помешать, не здороваясь, выпалила:
– Вам привет от Ганса.
– От Ганса молочника? – переспросил мужчина, – или от Ганса полицейского?
Поняв, что попала впросак, Моника попыталась исправить допущенную ошибку, но… из головы напрочь вылетело прозвище, которым Ганс сказал назвать его в виде пароля. Видя волнение посетительницы и, в принципе, поняв, в чем дело, Зигфрид, тем не менее, не подал вида и, выйдя из-за прилавка, направился к посетительнице.
В панике оттого, что кто-то может помешать, так и не вспомнив слова Ганса, Моника вспомнила о револьвере как доказательстве, и впопыхах, тревожно оглядываясь на дверь, вытащила из кармана оружие. В следующую секунду резкий удар по запястью заставил ее ойкнуть от боли и испуга, револьвер с грохотом упал на пол и тут же был отброшен ударом ноги хозяина мастерской под прилавок, а сама Моника попала в жесткий захват цепких рук.
– Я, я, – попыталась сказать что-либо Моника в свое оправдание, – как вдруг, запнувшись на полуслове, выпалила в лицо старика: – Я от «Северного рыбака».
Захват моментально ослаб, старик отстранился от девушки, скомандовав:
– Быстро за стойку, и в комнату марш, и не высовываться!
Теперь наступил черед Зигфрида волноваться. Все его внимание было сосредоточено на двери и большом витринном стекле. Слава богу, никого возле мастерской не было, и только на противоположной стороне площади играли в снежки подростки.
Первым делом, подняв револьвер и сунув его в карман брюк, Зигфрид оглянулся, чтобы убедиться, что Моника спряталась, и только после этого не спеша отправился к входной двери, вышел на улицу и под видом того, что поправляет пружину, мельком оглядел все вокруг. Не заметив ничего подозрительного, зашел в мастерскую и, заперев на засов входную дверь, выставил в витрину табличку «закрыто».
После этого подошел к своему рабочему столу, сел на стул, чуть сдвинув его в сторону. Сел с таким расчетом, чтобы его не было видно через витрину с площади, а сам он мог проследить, не появится ли кто рядом с дверью спустя некоторое время.
Просидев так около десяти минут, он окончательно успокоился. За это время к двери подходила только жена булочника, которая сдала ему в ремонт будильник. Значит, девушку никто не видел, и никто не следит, иначе бы уже мелькнули хотя бы рядом. Хотя и это не факт. Могут наблюдать издалека, ожидая, когда посетительница выйдет обратно.
– Черт, – тихо выругался Зигфрид, – этого мне только не хватало. Ведь наверняка это неспроста, ведь не яблоки она мне принесла от Ганса, а… Стоп, – догадка осенила старика, и он быстро вытащил из кармана револьвер. – Ну конечно, так и есть, это мой подарок Гансу, русский наган – офицерский самовзвод, как его называют, – и, специально не переворачивая, чтобы подстраховаться, попытался вспомнить его заводской номер, но не вспомнил. – Да и зачем вспоминать, у меня такой же, из одной партии, номера у нас различались на единицу, – быстро сунув руку куда-то далеко под прилавок, Зигфрид вытащил «близнеца». – Ну конечно, так и есть. У моего револьвера номер 3216, а у револьвера Ганса – 3217. Даже не отличишь, где чей, хотя нет, мой блестит от смазки, а этот таскали по карманам.
