Подумав об этом, Зигфрид понюхал оба ствола. «Так и есть, из револьвера Ганса эта девка стреляла и, судя по тому, что прячется, стреляла не по воронам. Вот это дела, этого мне еще не хватало. То, что она назвала Ганса «Северным рыбаком» означает, что ей можно доверять и, главное, ей, видимо, нужна помощь, поэтому Ганс и направил ее ко мне, тем более отдав револьвер – мой подарок, ведь он клялся, что будет хранить его до самой смерти. Стоп. Вот оно что, с Гансом беда приключилась. Ну да ладно, хватит гадать на кофейной гуще, как старая, пропахшая нафталином и побитая молью гадалка. Сейчас мне станет все ясно. Глянув еще раз из-за своего укрытия на витрину, и не заметив ничего подозрительного, быстро прошел в комнату, в которой спряталась девушка.
Попытавшуюся встать со стула Монику он остановил жестом руки и тихо сказал:
– Рассказывать мне все будешь с самого начала, подробно и последовательно, ничего не скрывая. Если замечу, что ты чего-то недоговариваешь или, того хуже, врешь, то через минуту окажешься, в лучшем случае, на улице, а в худшем – через пять минут в полиции. Судя по тому, что у тебя такой загнанный и усталый вид, тебе пришлось несладко последние сутки. Сними пальто, и пойдем со мной.
Проводив Монику до умывальника, Зигфрид сказал:
– Умывайся и приходи обратно в ту же комнату. К окнам не подходи и старайся не шуметь.
Согласно кивнув головой, Моника зашла в ванную и, включив свет, заперла дверь. Когда она вернулась в комнату, то была приятно удивлена. На огромном подносе стояла тарелка с яичницей, нарезанная ровными кружками копченая колбаса, масло, хлеб и огромная кружка горячего чая.
– Наш разговор отложим на пару часов, тем более, он, видимо, будет долгим. Да, меня зовут Зигфрид, – представился старик, – а тебя как?
– Моника, Моника Штаубе…
– Ну, так вот, Моника, сейчас ты все это съешь и пойдешь спать. Рядом с ванной комната, можешь не раздеваться, ложись прямо на одеяло. Укроешься шерстяным пледом. К окнам, дверям не подходи. Мне нужно уйти ненадолго, решить некоторые проблемы, в том числе проверить, не под наблюдением ли мы с тобой.
Договорить ему Моника не дала.
– Я ехала с пересадками и постоянно проверялась, как учил меня Ганс, – и у нее от воспоминания о старике заблестели глаза, из которых вот-вот мог хлынуть поток горьких слез.
Заметив это, Зигфрид внутренне вздрогнул и спросил:
– Ганс умер?
– Его убили, когда мы…
– Ладно, потом, а то разревешься, – и, ничего больше не говоря, развернулся и вышел, плотно закрыв за собой дверь в комнату.
Одеваясь в пальто Зигфрид, заметил, что упала резкость в глазах. У старика в глазах блестели слезы.
– О господи, – подумал он, – стал сентиментальным, значит – это уже точно старость. Жаль Ганса, хороший был человек и разведчик. О господи, – еще раз подумал Зигфрид, – вспомнив, что они с Гансом проработали в паре 15 лет.
Выйдя через черный вход, Зигфрид, пройдя через дворы, оказался на соседней улице и направился к железнодорожному вокзалу.
Через пятнадцать минут он подошел к вокзалу со стороны багажного отделения и для конспирации, чтобы оправдать в случае необходимости свое присутствие здесь, зашел в багажную кассу, в которой работал кассиром его сосед. Поговорили о разном, ни о чем конкретном: обсудили перспективы на погоду, заодно Зигфрид пожаловался на боли в спине и сказал, что сейчас зайдет к врачу. Поликлиника ведь рядом, значит, есть важная причина, из-за которой пришлось закрыть мастерскую. Ну, а заход в багажную кассу тоже вне подозрений – это была традиция. Всегда, идя к врачу, Зигфрид не забывал зайти к соседу и по-стариковски посудачить.
Все, теперь пройти мимо здания вокзала. Результат неплохой – никого чужого, никакой подозрительной суеты. Все как обычно, уж это Зигфрид знал точно. За последние десять лет на вокзале и близлежащих улицах ничего не изменилось, разве что свастик, похожих на уродливых черных пауков, понаклеили фанатики. «Господи, что будет с Германией? Эти психопаты доведут ее до краха, перемолов миллионы невинных людей». Мысленно сплюнув, Зигфрид медленно пошел мимо круглой бетонной афишной тумбы, со всех сторон обклеенной «пауками» и физиономией с ефрейторскими усиками и глазами, выпученными, как будто их владельцу во время съемки всунули в задницу кактус.
«Так, теперь к своему костоправу нанесу визит, а затем домой. Параллельно проверим, нет ли слежки за мастерской. Девка, хотя и говорит, что делала немотивированные пересадки на крупных железнодорожных узлах, да и здесь проверялась, ну да чем черт не шутит. Нужно подстраховаться, чтобы работать спокойно».
Проходя мимо молочной лавки, Зигфрид остановился и, как это делал обычно, достал из кармана маленький тюбик клея и, выбрав свободное место, повесил свое стандартное объявление – приглашение ремонтировать часы в его мастерской. Все было как обычно, за исключением одного: на объявлении в углу, на нарисованных карманных часах, отсутствовало изображение цепочки. Для несведущих людей это ничего не значило, а вот для человека Зигфрида это был вызов на срочную встречу, в заранее установленное место и время.
Сегодня в пять вечера человек Зигфрида, возвращаясь с работы, увидит объявление. Не увидеть не сможет, потому что это закон их работы. У человека Зигфрида, как у собаки, выработался рефлекс – возвращаться домой только этой улицей и только по этой стороне, что не вызывает никаких подозрений. Да, и смотреть на тумбу никто не запрещает, тем более, все оценивается на ходу, не заостряя внимания на его объявлении. Просто прошел человек и все – сигнал дан и получен, и машина запущена.
Завтра или послезавтра Зигфрид заклеит его другим, но уже возле часов будет цепочка, и в этом не будет ничего необычного. Вся улица, и в первую очередь, молочник, знают, что Зигфрид почти каждый день обновляет объявления, чтобы все знали, что он работает, и что это не давнее пожелтевшее объявление, глянув на которое и увидев его желтизну, засомневаешься в его достоверности.
Обследовав подходы к площади и к мастерской, старик облегченно вздохнул. Он открыл дверь и вошел в мастерскую. Под стеклом витрины хорошо была видна табличка «Закрыто». Сняв пальто, Зигфрид прошел в дальние комнаты дома. Тихо открыв дверь в комнату, он увидел крепко спящую девушку. Не став ее будить, закрыл дверь и отправился на кухню готовить обед.
Совладав со своими обостренными чувствами, вызванными неудачным проведением операции и наличием трупа за спиной, Отто взял себя в руки, завел двигатель, и, не давая ему как следует прогреться, повел машину по скользким от выпавшего снега улицам Берлина.
Нужно торопиться, дорога каждая минута. Чем больше стрелки часов накручивают оборотов по циферблату, тем дальше уходит Моника, тем труднее будет ее догнать. Успокаивало то, что она наверняка не обратилась в полицию, а просто бросилась бежать.
Так, первое – быстрее к телефону, нужно поднять на ноги всех, кого можно. Нужно организовать поиск беглянки, которая стала теперь ненужным свидетелем обучения Клауса, и тем более опасной, так как сейчас стоит вопрос о ее жизни.
