– Черт, да я тебя напугал, – спохватился Зигфрид и тут же добавил: – Но это не значит, что я тебе не помогу уйти от этой своры псов. В память о моей дружбе с Гансом, я помогу тебе. Ганс погиб, спасая тебя, и уж поверь мне, я очень хорошо его знал и поэтому уверен, просто так он бы этого не сделал, значит, ты стоишь того, значит, он тебя любил, любил как дочь, как близкого человека. Я не могу предать Ганса, не выполнив его последнюю просьбу. Я не брошу тебя на растерзание бешеным коричневым псам с черным пауком, выжженным у них на лбу. Я ведь сказал – тебя поймают в Германии, но это не значит, что они достанут тебя в Америке. Туда их щупальца не дотянулись, хотя вы с Гансом натаскивали этого «Сэма» именно на США. Они уже там есть, но их мало. Пока они не имеют там такой, как в Европе, «сети»…, но самое главное – они боятся там работать и не наглеют. Здесь, в Европе, они чуть ли не официально открыли свои резидентуры даже в нейтральных странах. Здесь их боятся, там боятся они – типичная тактика трусов и подлецов. Европейские державы, за исключением, пожалуй, Англии, либо с ними в союзе, да и то из-за страха, либо сохраняют, опять же, трусливый нейтралитет. Правительства этих стран ошибаются. Почувствовав безнаказанность, фашизм сожрет и их. Бешеный пес, лизнув кровь, не остановится. Ну да ладно, Моника, к черту политику, сейчас задача номер один: организовать и осуществить твой выезд из Германии, иначе рано или поздно они выйдут и на меня. В первую очередь, они возьмут под контроль всех твоих родственников и знакомых, но так как это не даст результата, начнут прорабатывать всех, кто хоть как-то, когда-либо контактировал с Гансом. Тогда дойдет очередь и до меня. Не думаю, что у этого Отто есть доступ к архивам военной разведки, но все же береженого бог бережет.
– Вы тоже разведчик, как и Ганс? – перебив старика, спросила Моника.
– Да, девочка, открою тебе секрет: мы с Гансом работали в паре много лет. В паре – не значит, что видели друг друга каждый день. Мы были в разных городах, но иногда встречались, не раз выручали друг друга, страховали. Извини, подробностей рассказывать не имею права.
– А почему Вы его называли «Северным рыбаком»?
– А это я его так называл потому, что Ганс всегда маскировал свои поездки в нужный район под видом любителя рыбалки, постоянно ищущего, где самое лучшее место. Удобно. Так его называл только я, и то всего пару раз, но ему это нравилось. Эту фразу он не мог поведать случайному человеку. Итак, подведем пока итог. Я сейчас уйду на часок, а ты отдыхай, свет не зажигай. Дверь я запру. Пока ты спала, я уже начал работать, так что все будет хорошо.
– Можно вопрос, герр Зигфрид?
– Да, конечно.
– Вы сказали, что рано или поздно выйдут на Вас, мне не хотелось бы, чтобы Вы пострадали, может, мне уйти?
– Нет. Об этом даже не думай. Как только ты покинешь мастерскую, не пройдет и двух дней, как они станут конкретно на твой след – это, во-первых, а во-вторых, тебя никто не видел, когда ты заходила ко мне, никто и не увидит, когда выйдешь. У меня есть еще один вариант, но тебе его знать не надо. Все, я пошел, время не ждет, а ты без глупостей, иначе погубишь и себя, и меня.
Зигфрид, выйдя из комнаты и не включая свет, стал одеваться. Появление Моники спутало его личные планы. Он еще месяц назад сделал себе паспорт гражданина Швейцарии, нашел покупателя на дом и мастерскую, мотивируя продажу якобы желанием перебраться на постоянное место жительства в Нюрнберг, откуда он родом. На самом деле, он хотел тихонько выехать из Германии подальше от фашизма. Будучи в прошлом кадровым разведчиком и работая на немецкий генеральный штаб, он не был палачом и садистом. Сил и возможностей бороться с «коричневыми» нет, а поэтому, будучи в душе нелояльным к режиму, решил тайно, под чужим именем, покинуть Германию. Дом и мастерская уже были проданы, деньги в сейфе. Зигфрид уже практически собирался освободить дом, хотя по договору у него в запасе оставался еще почти месяц. Теперь планы менялись.
Ганс допустил ошибку, дав в свое время согласие работать со спецслужбами. Это закончилось для него смертью. Появление Моники и ее рассказ только подтвердили то, что с фашистами дело иметь опасно.
А ведь Зигфриду тоже в свое время предлагали поработать, как и Гансу. Последний согласился. Результат – убит своим начальником, сопляком, дорвавшимся до власти. Мерзавцы, а ведь решение о ликвидации Ганса и Моники наверняка принимал не Отто, а его шеф. Этот щенок только исполнитель. Вот кто дорвался до власти! Чего от них ждать? Ведь рано или поздно вспомнят обо мне, вспомнят мой отказ натаскивать агентуру в разведшколе под Мюнхеном и тогда, если не за Монику, то за этот отказ бросят в свои застенки.
Нет, бежать, пока не поздно, и пока есть возможность, но раньше отправить девчонку, нельзя ее здесь бросить, ведь живой будут рвать, сволочи. Да, – вспомнил Зигфрид, – нужно будет предостеречь Монику насчет этого ее дружка – ученика «Сэма». Плотские утехи и увлечения это одно, а вот как бы он ее не сдал своим начальникам. Ладно, это потом», – подумал старик и, открыв дверь, бесшумно, как тень, вышел из дома, постоял пару минут, давая глазам привыкнуть к темноте, закрыл дверь на ключ и быстро пошел на место встречи со своим напарником.
Его напарником был простой фотограф. С виду скромный и тихий, он всегда комплексовал из-за своего маленького роста и невыразительной внешности. Познакомились они случайно в 1934 году. Однажды поздно вечером на Гельмута напали с десяток молодых нацистов. Сопляки, захмелев от выпитого в гасштете шнапса, вышли на улицу, ища приключений. В качестве объекта они выбрали Гельмута. Объявив его евреем, а надо признать, Гельмут был очень похож на еврея, они стали издеваться над хлипким и беззащитным пятидесятилетним мужчиной.
Его уже сбили с ног и стали пинать, когда из мастерской выскочил разъяренный Зигфрид и, разбросав пьяных сосунков со свастиками на рукавах рубашек, предотвратил кровавую расправу, спасши тем самым жизнь мужчине. Сопляки, получившие отпор, пустились наутек, грозя вернуться, но так и не посмели.
В ту ночь Гельмут остался ночевать у Зигфрида, который, сокрушенно вздыхая и, ругаясь на чем свет стоит, ставил примочки и делал перевязки бедняге. Только под утро Гельмут уснул, то и дело вздрагивая во сне.
Утром Зигфрид не разрешил Гельмуту покидать мастерскую, а сам отправился к местному фюреру нацистов, решив пока не идти в полицию. Доказав напыщенному подонку, что его подчиненные напали не на еврея, а на немца, и пригрозив пожаловаться бургомистру, Зигфрид, рассерженный, ушел домой. Напоследок он так хлопнул дверью, что со стены посыпалась штукатурка.
Все знали, что бургомистр Брауншвейга – личный друг Зигфрида, поэтому здорово испугавшись, притихли надолго, а мимо часовой мастерской проходили своими маршами с зажженными факелами, испугано кося глазами на дверь. Даже в своре они были трусами.
С тех пор Гельмут боготворил Зигфрида и готов был для него на все. Их открытая дружба прекратилась буквально через пару недель по инициативе часовщика.
Сидя как-то в доме фотографа за бутылкой яблочной водки, они разговорились о политической ситуации в стране, и оба пришли к одному выводу – нужно уезжать. Рано или поздно здесь будет резня, если не между немцами, то сюда войдут войска государств, правительства которых, поумнев, объединятся и решат прикончить взбесившегося зверя.
