Рядом с ханом стоял Элден в коричневом строгом чапане и кожаном шлеме. Пряжка с рубином поддерживала приколотый к шлему пучок перьев священной цапли, который, как известно, приносит удачу.
На Тури-хане был расшитый золотом богатый халат – этим он будто подчеркивал, что смотр войска не более чем обычная проверка, что настоящие битвы впереди, а сейчас от джигитов требуется бравый вид и торжественная лихость, чтобы усладить взор владыки…
Недавний поход на Китай сделал командующего войском хана Элдена богатым человеком. У него был дом, больше похожий на дворец, недалеко от Каракорума. Четыре юных красавицы-жены готовы были дарить ему свои ласки, два табуна чистокровных арабских скакунов принадлежали ему. Элден мог бы сидеть дома и наслаждаться заслуженным богатством, но старому воину не сиделось на месте.
По тому, как возник он однажды без предупреждения у шатра Тури-хана, с которым они в молодости гоняли по степи кипчаков и саксинов, хан понял: долгожданный поход близок.
– Есть ли у тебя работа для опытного воина, старый друг? – спросил его Элден.
– Неужели тебя разорило пристрастие к игре в кости? Или твой кошелек опустошили непотребные женщины? – пошутил Тури-хан.
Элден шутку оценил.
– У меня всего вдосталь, чтобы жить до глубокой старости, ни в чём не зная нужды. Если я чего и лишился, то лишь здорового сна, который наступает после хорошего боя или долгой скачки по степи. Руки мои жаждут дела!..
Чок-чок-чок – глухо взбивали степную пыль копыта десятков, сотен, тысяч лошадей.
На полкорпуса впереди своей тысячи ехали бин-баши, сжимая в руках бунчуки с девятью конскими хвостами.
Тури-хан довольно переглядывался со своим багатуром: славный батыр Элден! Великий воин Элден!
– Такая работа многого стоит!
Хан не мог не отметить ровную поступь коней, уверенную посадку джигитов, их мастерское владение саблей…
– Твоя похвала для меня дороже золота, – сощурился в улыбке Элден. – И если ты не передумаешь, согласен я от твоего имени идти в поход. И всё, что смогу добыть, честно поделить с тобой.
– Да состоится ли этот поход? – вздохнул Тури-хан.
– Состоится, – кивнул Элден.
Воины всё шли и шли перед ханом и его командующим, славили повелителя степей, возбужденные предстоящим большим походом. И только один человек не думал сейчас ни о каких походах и битвах, ни о богатстве, какое можно себе добыть. Этот человек – Аваджи – думал о своей жене.
Да и как не думать, когда весь мир наполнен ароматом её имени?! Конь под Аваджи перебирает копытами, и юз-баши слышит:
– А – на! А – на!
Где-то в вышине проклекотала птица:
– А – на! А – на!
"Чародейство, – согласился бы Аваджи, – но какое сладостное чародейство!"
Глава девятая
Анастасия сидела перед маленьким столиком, отделанным яшмой и слоновой костью. Аваджи привез его в один из набегов на китайцев.
Он знал, что в землях урусов живут по-другому: спят на широких и высоких кроватях, едят за столами, а не сидя на ковре, потому и привез жене столик, чтобы он хоть как-то напоминал ей прежнюю жизнь. Пусть она просто будет сидеть за этим столиком и, глядя на себя в зеркало, расчесывать чудесные русые волосы…
Перед женщиной стояло серебряное полированное зеркало на резной подставке… Немалую долю добычи пришлось уступить за него Аваджи, зато теперь Анастасия могла видеть в нем свой изменившийся лик.
Вся её жизнь вдруг разделилась надвое: до Аваджи и после Аваджи. И теперь Анастасия тщетно пыталась разглядеть в зеркальном отражении ту избалованную шестнадцатилетнюю боярышню, которую все любили и как могли оберегали от любых потрясений.
Она так и прожила бы жизнь без особых печалей и забот, если бы не страшная история её пленения. Анастасия и плен. Анастасия и рабство. Какими дикими звучали бы некогда такие слова!
Любовь князя Всеволода она приняла всего лишь как один из подарков, которыми привычно баловала её судьба. Если дома все её так любят, отчего и ему не любить? Князь – на девичий погляд – мужчина видный. Статный, лицом пригожий. В глазах серых ум и отвага светятся. Волосы светлые, кудрявые кажется, еле сдерживает обруч головной – такие они густые.
Когда он проезжал мимо, жадно поглядывая на её девический терем, Анастасия вспыхивала от гордости: князь предпочитал её более именитым и богатым невестам! Говорят, ему даже сватали греческую царевну.
Боль первой брачной ночи быстро забылась, но привыкание к Всеволоду, к тому, что она теперь принадлежит мужчине, длилось куда дольше.
Она лежала рядом с мужем, снисходя к его восторгам, благодарному изумлению её красивым телом. И лишь слегка недоумевала: почему ему нравится всё это? Но с каждым днем всё же чувствовала: Всеволод дорог ей уже тем, что она отдает ему себя больше, чем до сих пор кому бы то ни было. Так получилось, что с помощью мужа она открывала себя для себя и уже стала находить приятность в том, что она почти не стесняется не просто мужа, мужчину!
Она могла посмеиваться над его нетерпением, могла пенять на излишнюю горячность, но ему не соучаствовала, а как бы наблюдала со стороны.
Всеволод этому не шибко огорчался. Он верил: страстность в Анастасии проснется – слишком горяча была в других жизненных проявлениях, слишком неравнодушна…
Князь не ошибся в своих предположениях, но наблюдать, как просыпается в ней эта первая страстность, как вздрагивает она от прикосновения мужской руки – не потому, что боится, а потому, что это прикосновение обдает её горячей волной желания, – Всеволоду, увы, не довелось.
Сегодня Аваджи уехал ненадолго. Обещал к ночи вернуться. К ночи. Эти слова всё больше наполнялись для Анастасии особым смыслом.
Ночью теперь начиналась другая жизнь. Судьба открывала для неё дверь в неведомый прежде мир, где молчание значило больше, чем слова, а немногие слова, которые всё же произносились, в ночи становились откровением.
Всё началось с движения. Нет, это не было движением, например, руки, но движением души. Душа потянулась к душе.
Он стоял перед нею и ждал. Неожиданно всё вокруг затихло, как затихало теперь в особые моменты её жизни. А может, она переставала слышать всё, что её в этот момент не касалось?
А перед нею опять проносились те страшные минуты, когда впервые в жизни она чувствовала себя не любимой и желанной женщиной, а лишь вещью, от которой чего-то требовали, не интересуясь её желаниями.
Прошла целая вечность, которую прервал вздох. Он вздохнул и сказал:
– Обними меня.
Или это было раньше? Даже сейчас она не могла вспомнить всё отчетливо. Чувствовала лишь, что сердце стало будто острым и билось в грудной клетке, раня её до крови этими новыми острыми краями.
