– Что ж, матушка, приходи. Может, князьям и у бояр есть чему поучиться…
Княгиня услышала в её голосе некую недосказанность, но справедливо рассудила, что в одночасье она со всем не разберётся. А пока будет присматриваться да приглядываться.
Позже она поняла, что ничего заковыристого в словах Милонеги не было. Бояре издавна ворчали, что князь больше слушает своих дворян, забывая, что бояре всегда князю верой-правдой служили.
Ингрид не просто с хозяйством знакомилась, а и челядь поближе узнавала. Появились у неё свои любимцы – те, с кем не чувствовала она себя более чужестранкой, но почитаемой госпожой.
За этими её знакомствами Всеволод следил не без пристрастия.
– Себя со слугами не теряй, – строго говорил он. – Повелевай, а не проси. Челядь не любит слабых господ. Будет тебе в глаза льстить, насторожись. Неладное чуй. Али худое задумали, али нерадивость свою хотят скрыть. Жаждут, чтобы ты до них унизилась, опростилась, тогда уже и не разберёшь, кто слуга, а кто хозяин…
Ингрид только что отпустила Глину, который когда-то был неплохим дружинником, но поскольку из всей дружины один умел считать и писать, был назначен на хозяйство.
Поначалу слезать с коня он не хотел. Все пытался доказать князю, что в дружине есть люди, которые умеют считать не хуже его, и свои знания они просто скрывают, а у него не язык, а помело, вот и наговорил на свою голову!
Князь его слушать не стал, и с того дня ни разу не пожалел о своем решении.
Теперь Глину опять отправляли в дружину, и, услышав такое, он слегка растерялся. Так, наверное, чувствует себя кот, когда-то принесенный из амбара, где ловил мышей, в господский дом. Теперь же, после беззаботной жизни и дармовой еды, его вдруг опять возвращают в амбар!
Глина от сытой беззаботной жизни погрузнел, оплыл, как свеча, и теперь предвидел, сколько насмешек от товарищей ему придётся перенести, пока он опять станет прежним умелым и удачливым воином.
Ингрид убедилась, что Глина вел хозяйство честно, ничего испорченного али неучтенного она не нашла, но согласилась с Милонегой, что получалось у него это без огня, по обязанности…
Князь приставил к жене для услуг дворовую девку. Не из простых, из знатных свенов. За два года жизни на Руси девка прижилась, говорила по-русски почти правильно и прозвище имела по происхождению Свенка.
Она оказалась для Ингрид сущим кладом, потому что была шустра, умна и, чего греха таить, любила подслушивать, оттого и знала почти обо всём, что творилось в Лебедяни. И эти знания Свенка охотно сообщала своей новой госпоже.
Теперь Свенка подглядывала и подслушивала не ради своего любопытства, а ради юной княгини, которая, как и она сама, была одна-одинёшенька. Князя в расчет челядинка не принимала. Мужчина, он и есть мужчина!
Она рассказала Ингрид о бывшей жене князя, какая та была «верткая», на лошади как влитая сидела. И что князь с боярами Астахами и поныне знается. Они ему на новую женитьбу не пеняют, а лишь вместе по пропавшей Настеньке тоскуют.
С некоторых пор князь стал бывать там редко. Да и к знахарке ездил, она его тоску по жене отвела.
Глава двадцать шестая
Аваджи едва вошёл в юрту, как проговорил с возмущением:
– Лучше впасть в нищету, голодать или красть,
Чем в число блюдолизов презренных попасть!
Лучше кости глодать, чем питаться халвою
Со стола у мерзавцев, имеющих власть!
Анастасия поняла: раз её обычно спокойный супруг среди дня приходит, дает волю гневу, да ещё и произносит рубаи, которые прежде она слышала от него лишь по ночам, значит, он стал свидетелем чего-то, возмутившего его.
Она слышала голоса нукеров, вернувшихся из набега, свист плетей, крики избиваемых людей… Но Аваджи к подобному зрелищу не привыкать. Что же его так разгневало?
Он будто опомнился и прижал её к груди.
– Прости меня, голубка, я повел себя, как вздорная крикливая женщина!
– И кто они, эти презренные блюдолизы? – серьезно спросила она. – Кто-то из нукеров Тури-хана? Неудачным оказался их поход?
– Видно, здорово потрепали наших аланы! – проговорил Аваджи, принимая из рук Анастасии пиалу с кумысом. – Конечно, они – народ малочисленный, но каждый из аланов бьется как десять нукеров. Их не заставишь сдаться. Аланов можно лишь убить! А ещё лучше вырезать всех, включая грудных младенцев, ибо едва они вырастают, как начинают с нами сражаться и мстить за своих убитых отцов…
– Зачем ты мне это говоришь? – тихо спросила Анастасия.
Она понимала, что её муж – воин, и убивать тех, кого хан считает врагами, его работа, но не могла слушать Аваджи без внутреннего трепета. Наверное, она хотела невозможного, но ничего не могла с собой поделать.
Он горько усмехнулся.
– Ещё немного, и под твоей рукой я стану мягче воска… Думаешь, я эти слова от сердца говорю? Я повторяю лишь то, что внушают нам наши мудрые полководцы. Они считают, что аланов не покорить, их надо уничтожать, но снова и снова пробуют о них свои зубы, рискуя сломать их вместе с головой…
– Но ведь не это тебя так расстроило?
– Тури-хан привез для себя из набега девушку-аланку. Решил, что она захочет ублажать его тут же, в ханском шатре. А недавно у неё на глазах убили отца и братьев, а мать изнасиловали…
Анастасия вздрогнула; её рука, державшая пиалу с кумысом, дернулась, и напиток пролился на ковер.
– Не надо было мне это рассказывать, – с раскаянием проговорил Аваджи.
– Нет, я хочу знать, говори, – сказала Анастасия, присаживаясь у его ноги.
– Как бы хан мне ни благоволил – а в последнее время он слишком уж это всем показывает, – на самом деле у него теперь совсем другой в любимцах ходит. И звать его Бучек. Он хану и прежде старался угодить, а когда спас светлейшего от аланки, которая на него с кинжалом бросилась, вовсе перестал от хана отходить…
– С кинжалом? А где же она его взяла?
– Видимо, на себе прятала.
– Этот Бучек её за руку схватил?
– Какое там! Бичом достал. То, что он умеет делать, другим нукерам не удается. Уже и пробовали, и об заклад бились… На моих глазах он рабу-китайцу бичом горло разорвал…
Почему-то сегодня Аваджи волей-неволей ей такие страхи рассказывает, что её оторопь берет!
– Аланку убили?
– Лучше бы убили! Для Тури-хана он девушку в целости сохранил. И ещё держал её, пока хан свое желание удовлетворял. Старику теперь все больше чужого страха нужно для возбуждения. Чтобы мужчиной себя почувствовать, а тут вот она – его убийца…
– Но ты говорил, блюдолиз.
– Так ведь он рот не закрывает: хан – самый справедливый, самый мудрый, самый сильный… Тот так расчувствовался, что Бучеку эту аланку и отдал.
