Когда он вдруг остановился и тряхнул головой, будто отгоняя неприятные мысли, я затаила дыхание. Джейсон протянул руку и погладил мрамор, цепляясь пальцами за все трещинки и неровности.
– Семь лет назад Мэгги всё-таки забеременела. И я был счастлив, как дурак. Счастлив настолько, что перестал замечать её стервозный характер, её насмешки и капризы. Казалось даже, что за те несколько месяцев Мэгги притихла, стала непохожей на себя. И бывали дни, когда я мог коснуться её живота, где ждал появления на свет мой первенец, и улыбнуться. Она тоже улыбалась…
Я смотрела на его склонённую голову и пыталась примирить внезапное ощущение страха и горечи, возникшее в моём сознании. Его слова медленно, но верно, порождали образы в мыслях, и я содрогнулась, поняв наконец, кто умер семь лет назад.
– Это случилось до положенного срока. Он родился очень маленьким, он даже не успел открыть глаза и увидеть меня, – он говорил, едва шевеля губами, и смотрел, не отрываясь, на ангела над его головой. – Когда я взял его на руки, он уже не дышал. И только спустя много часов я вспомнил, что в тот день родился я сам.
Джейсон казался мне таким уязвимым, таким слабым для своей тяжёлой ноши из прошлого, что мне захотелось непременно защитить его, заслонить от этой боли, которая до сих пор терзала его душу. И его голос, звучавший так, будто раздавался он из тёмной бездны, заставил меня пасть на колени рядом; я нерешительно обняла Джейсона за плечи, боясь любой его реакции.
Но он просто накрыл холодной ладонью мою руку и сказал:
– А знаешь, какова была реакция Мэгги на его смерть? Никакая! Она так измучилась ранними родами, была так озлоблена и оскорблена тем, что этот человечек едва её не убил, что, увидев его на моих руках, прошипела: «Убери его! Избавься, я не хочу к нему притрагиваться!»
Потрясённая его словами, я закрыла ладонью рот, чувствуя, как слёзы застилают глаза, и больше не могла держаться. Представляя, какую боль может перенести отец, услышавший такое от матери своего дитя, я поёжилась. Слёзы потекли по моим щекам, когда я взглянула на мраморного ангела.
Этому ребёнку было бы уже семь лет! Он мог бы играть в этом саду, и я могла бы знать его, могла бы!
Раздираемая нахлынувшими эмоциями, я прижалась щекой к плечу мужа и сказала:
– Мне так жаль, так жаль! Прости, что заставила тебя вновь это вспомнить… Но ты зря не рассказал мне сразу. Ты ведь не виноват. Что бы ты ни думал, ты не виноват. Ты был бы замечательным отцом… Ты им будешь. У тебя будут прекрасные дети!
Он крепко обнял меня правой рукой, и мы просидели вот так, на коленях, перед могилкой ребёнка, который никогда не видел этого прекрасного места, несколько долгих минут. Здесь было тепло, под тенью листвы, и спокойно.
Я заверила Джейсона, что он не должен забывать ни о своём сыне, ни о собственном дне рождения, потому что это знак их связи. Связи, которую никто бы не разорвал. Даже смерть.
В тот день я снова убедилась, насколько ранимым он оказался, и его сердце на самом деле было исполнено любви и нежности. А Мэгги Уолш казалась мне бессердечной, самолюбивой женщиной.
Когда мы вернулись в дом, Джейсон сел за спинет и сыграл несколько красивейших мелодий. Я наблюдала, как его длинные пальцы пробегают по клавишам, ловко, искусно, и ловила себя на мысли, что оказалась в нужном месте, в нужное время.
Кто же ещё впустит солнце в его тёмный мир и докажет, что любовь бывает искренней и чистой?
***
В тот же вечер, когда часы в гостиной уже пробили одиннадцать, я сидела перед зеркалом в своей спаленке и, думая о том откровении, на которое решился Джейсон, в десятый раз водила расчёской по волосам. Меня тронула эта трагедия, и никак иначе эту историю я бы не назвала. Однако, больше всего меня возмущала Мэгги и её мерзкое поведение семь лет назад.
Должно быть, у них с Джейсоном действительно были отвратительные отношения, раз она отказалась даже взглянуть на их ребёнка.
Я подумала о том, что сделала бы я на её месте. И ужаснулась. Нет, нет, мои дети точно не погибнут, я просто не позволю! А если всё же… Я скорее сама умру, чем откажусь подержать сына в последний раз.
День прошёл тихо, прислуга занималась своими делами, и супруг работал до поздна в своём кабинете. За ужином он пытался улыбаться, я замечала, как он смотрел на меня время от времени: с нежной благодарностью, возможно, за то, что я выслушала его и поняла.
Но я была уверена в том, что его доверие оставалось шатким, неокрепшим, поэтому боль от воспоминаний нет-нет, да и сжимала его сердце; я видела это в каждом его жесте, движении рук и в каждом взгляде. И ничего не могла поделать, только улыбаться в ответ, чтобы он понимал, как я сожалею.
Отложив расчёску в сторону, я взглянула на своё отражение, больше довольная тем, что видела, чем раньше, прыснула немного духов на запястье и поправила ворот ночной сорочки. Я никак не могла, да и не хотела избавляться от этого скромного одеяния, делавшего меня похожей на школьницу. Но косы, по крайней мере, я больше не заплетала. Что-то подсказывало мне, взрослый мужчина не захочет видеть столь наивную по своему виду девицу в своей постели.
Когда я вышла в пустой коридор, закрыв за собой дверь, то не услышала ни звука. Прошла к спальне Джейсона и осторожно постучала. Поскольку даже через минуту никто мне не ответил, а босиком стоять посреди коридора было довольно прохладно, я всё-таки вошла в комнату.
Естественно, я поспешила взглянуть на кровать, где и увидела своего мужа; Джейсон лежал на животе, приобняв рукой подушку. Одеяло скрывало его только до поясницы, так что в полутьме я могла разглядеть его широкую спину и слегка растрёпанные волосы, которые казались не такими тёмными в свете пляшущих в камине языков пламени.
Он спал, и я с трудом подавила желание позвать его или забраться к нему под одеяло и ласкать, пока он не забыл бы все свои печали. Подойдя ближе, я увидела на столике недопитое красное вино в бокале. Похоже, наш разговор всё же оставил в его душе стойкий след. Но по его мерному дыханию и ровному цвету лица я поняла, что он вовсе не напился.
Протянув руку, я намеревалась коснуться обнажённого плеча Джейсона, но едва мои пальцы дотронулись до гладкой, загорелой кожи, а я уже ощутила, как она полыхала. Я могла узнать этот дикий жар из десятка иных симптомов, потому что Коллет тоже когда-то болела так. Теперь мой муж горел в лихорадочном жару.
Сама мысль о том, что он мог заболеть, не укладывалась у меня в голове. Но я вспомнила, как мы ехали с ярмарки, попав под дождь, и потом он отдал мне свой пиджак…
Встав на колени рядом с кроватью, я стала судорожно трогать его лоб, и он оказался невероятно горячим и влажным. Его плечи и спина тоже были покрыты испариной, а дыхание стало редким, тяжёлым. Я попыталась растормошить Джейсона, но добилась лишь того, что он глубоко вздохнул во сне и поморщился. Сомнений не оставалось, он был болен.
– Джейсон! Джейсон! – звала я его, тряся за плечо. – Проснись же, скажи хоть слово!
