Я не могла поверить в то, что он посмел говорить о таком, просто вырвала руку из его сильной хватки, хмыкнула и сказала:
– Не думала, что ты можешь быть таким грубияном.
– Послушай, это был тяжёлый день…
– Как я понимаю, отъезд твоего брата на тебя так же повлиял?
Он удивился, хоть и не желал этого показывать, однако, я заметила даже, как задрожали его руки.
– Эдварду захотелось справить Рождество дома, в Америке…
– Не держи меня за дурочку! Его дом здесь!
– Нет, Кейт. Это наш дом, твой и мой. А он со своими благородными замашками пусть катится к чёрту, – Джейсон сделал нетерпеливый жест рукой. – Больше его вечно кислая мина не будет здесь мелькать.
– Из-за чего вы поссорились? – спросила я, заранее ожидая, что муж соврёт.
– Никой ссоры не было, просто у нас кончилось терпение… по отношению друг к другу.
Мне так хотелось ударить его! Да так сильно, чтобы он это надолго запомнил! Пальцы покалывало от желания оставить на его красивом, раскрасневшемся лице след от пощёчины, а взгляд был прикован к серым глазам, кажущимся отчего-то слишком большими.
Мы смотрели друг на друга, а казалось, словно между нами была возведена стена, прочная и тяжёлая. Я не могла сломать её, не могла достучаться до этого человека, донести то, что хотела. Его устраивала скрытность, тенью залёгшая над его головой. Он прятался под ней и ощущал себя в безопасности. Он, но не я. Мне не было там места.
Оставалось смириться или… А что ещё мне оставалось?
– Спокойной ночи, – произнесла я с трудом и поскорее покинула гостиную.
Джейсон пришёл ночью, когда я лежала без сна почти у самого края постели. Стало непривычно не слышать голоса детей или Дженни, без них этот дом просто опустел. Глядя в темноту комнаты, я слышала лишь шорохи одежды, затем матрас позади меня прогнулся, и наступила тишина. Длинные пальцы коснулись моих волос, осторожно убрали прядь, упавшую на щёку. А после – поцелуй… Мягкий, нежный поцелуй я ощутила на виске, и как тёплая ладонь легла на моё плечо.
Я не была железной, и мои чувства к Джейсону всегда побеждали. Поэтому я никогда не устраивала скандалов, хотя знала о том, что он лгал. И его брат дал мне это ясно понять. И даже той ночью Джейсон был мне нужен, я хотела повернуться и обнять его, рассказать о любви. Но не сделала этого. Он должен был понять и усвоить, как урок, что я не была куклой, которой он мог руководить, или одной из его подчинённых, кому он отдавал приказы. Я не всегда могла быть рядом и уж тем более прощать его.
Натянув повыше одеяло, я повела плечом, и муж убрал свою руку.
– Я не хочу, – вот и всё, что я сказала.
В ту ночь он больше не касался меня. Как впрочем, и в последующие.
***
В середине декабря, пока, по словам экономки, Лейстон-Холл не подвергся зимним бурям, мой муж объявил о ежегодном приёме для своих богатых знакомых, а также не менее богатых иностранных коллег. Как-то вечером он так увлёкся, рассказывая о важности подобных мероприятий, о том, как повлияют они на его дело и, соответственно, нашу семью, что даже позабыл об остывшем ужине.
Миссис Фрай качала головой и ворчала, предугадывая хлопоты, с которыми приходилось сталкиваться и год назад, и два. И вот уже буквально на следующий день в доме появились незнакомые мне люди: все они были заняты тщательным приготовлением к приёму.
– Приходится вызывать прислугу из гостиницы в городе, когда своих людей не хватает, – говорила экономка, пока мы расставляли цветы в столовой. – Иностранцы очень придирчивые, никогда не знаешь, какое впечатление оставишь после их очередного появления здесь.
– А я верю, что всё зависит только от человека, – сказала я тогда.
Миссис Фрай многозначительно пожала плечами и тактично промолчала. Чуть больше тридцати часов в доме царил непривычных хаос приготовлений, и впервые после отъезда Эдварда и детей я почувствовала, как ожил дом. Но моё настроение разнилось со всеобщим возбуждением перед встречей с гостями. К тому же, я всё чаще задумывалась о том, как быстро испаряется радость материнства. С каждой новой неделей я убеждалась в том, что даже в ранней беременности было мало приятного.
За день до прибытия первых гостей я читала в угловой комнате, переделанной в гостевую; беспокойная канарейка прерывисто щебетала и прыгала то вверх, то вниз по своей большой клетке, стоявшей на широком подоконнике надо мной. Я готовилась узнать, что станет с Мэри после того, как Джон Уиллоуби окончательно и жестоко отверг её, когда меня отвлёк звонкий голос Анаис:
– Мадам, мадам! Скорее посмотрите! – пролепетала она, появившись на пороге. – Посмотрите, какую красивую форму мистер Готье для нас приобрёл!
Я привстала с низенького кресла и в свете двух ламп увидела новый наряд своей горничной: платье из плотной тёмно-серой ткани было идеально выглажено, как и белоснежный передник с кружевными оборками.
Анаис демонстративно покружилась, и я улыбнулась, разглядывая её, такую счастливую и радостную.
– Тебе нравится?
– Очень, очень нравится, мадам! Нас не так часто балуют, но зимний приём никогда не проходит бесследно, – девочка снова крутанулась на каблучках новых, блестящих башмаков и вдруг взяла меня за руку. – Ох, глупая я! Пойдёмте же скорее! Для вас тоже есть подарки! Ну же, мадам!
У меня не было ни настроения, ни сил для того, чтобы притворяться и излучать радость и праздничное возбуждение. Я чувствовала себя дурно весь день, к тому же, во время обеда мой организм отторгнул большую часть съеденных блюд, и мне пришлось использовать одну из ужасно дорогих и красивых ваз в столовой, чтобы не запачкать пол.
Горничная была так взбудоражена и спешила в спальню, что мне пришлось тут же последовать за ней, несмотря на всё моё нежелание. Экономка тоже была там: она стояла перед заправленной кроватью, одетая уже в новую форму. Миссис Фрай взглянула на меня, и, подойдя ближе, я увидела большую коробку.
– Простите мне моё нетерпение, – сказала женщина смущённо. – Стоило подождать вас, но я просто не удержалась. Взгляните!
Это было самое прекрасное и, я была уверена, самое дорогое платье, что мне когда-либо доводилось видеть в своей жизни. Многие леди в Глиннете не жалели денег своих родителей, чтобы хоть ненадолго стать центром внимания богатых холостяков, и поэтому посещали самых лучших модисток и приобретали наряды, от которых захватывало дух. Будучи маленькой девочкой, я считала, что мне никогда не повезёт даже примерить нечто подобное.
Платье, аккуратно сложенное в большой коробке под прозрачным листом бумаги, было сказочным, и следующие несколько минут я бездумно рассматривала его, слегка касаясь кончиками пальцев вышитых на ткани узоров.
– Это прекрасный шёлк, и я слышала от слуг, что портниха запросила за него самую высокую цену, так что даже в лондонских салонах не было продано ни одного столь дорогого платья, – с благоговением произнесла за моей спиной экономка. – Вы будете в нём великолепны!
