Глава 29. Итальянский мотив (Дополнение, часть II)
Я был один в доме тем вечером. Уэльский камердинер обещал прибыть рано утром, несмотря на мои просьбы приехать после полуночи и забрать те письма, над которыми я как раз работал. Я едва мог ждать. Был слишком взволнован и возбуждён происходившим со мной.
Развод с Мэгги наконец был оформлен должным образом. Эта порочная женщина убралась из моей жизни навсегда. Правда, столкновение с её братом чуть не стоило мне левого глаза. Стоит признать, этот человек хорошо владеет холодным оружием. В его руках тот крошечный клинок оказался внушительной угрозой. Когда Роберт узнал, как «низко» я поступил с его сестрой, он едва отреагировал… Но, если сама Мэгги прибежала плакаться в его жилетку о том, как я её обидел, не удивительно, что наша так называемая дуэль состоялась поздно ночью возле конюшни их загородного дома. Всё же, я был близок к тому, чтобы победить, но не стал ломать ему ноги, и, хотя кровь заливала мне глаз, и я едва мог видеть, просто отпустил. На том и разошлись, несмотря на мою неудовлетворённую бывшую жёнушку.
Дождь начался неожиданно, и с каждой четвертью часа словно усиливался; я всё же надеялся, что камердинер заглянет ко мне в тот день, но в конце концов смирился с тем, что письма мои отправят по назначению лишь утром. В небольшом кабинете, где стоял совершенный запах старинных книг и мятного масла, которое я иногда применял, чтобы бороться с воспалением горла, я провёл около трёх часов. Короткое письмо, выдержанное по большей части в повелительном тоне, с пометкой «Эйвинчес-Хилл», далось мне куда легче, чем три исписанных листа, лежавших передо мной на столе теперь.
Второе послание предназначалось мистеру Браму, отчиму и опекуну Кейтлин Брам. Думаю, не стоит многословить о том, чего я добивался этими сопливыми сочинениями влюблённого подростка. Вот уже несколько недель я всеми силами давил на этого упрямца, пытался сломать его волю и переубедить, заставить, наконец, согласиться на мои условия. Данное письмо должно было поставить точку во всём.
Уже в те минуты я чувствовал себя последним ослом: сходить с ума от тоски и нетерпения, будто мне снова было двадцать лет, и я даже не держал в руках мушкета своего деда, почти не путешествовал и не знал женщин, одним словом, вернулся в тот период своей жизни, который можно назвать беззаботным и наивным.
В мельчайших подробностях я изложил свои переживания на бумаге и, когда свечи в старинном канделябре растаяли полностью, вытянулся, дабы размять мышцы. Я распустил слуг в тот день, мне нужен был абсолютный покой, чтобы сосредоточиться, я даже не заметил, как пролетело время, пока пытался грамотно (тем не менее, не без напора и угроз) и верно составить сообщение Браму в Глиннет.
Ах, Глиннет… Никогда мне не забыть его бесконечные зелёные поля и древние развалины на окраине, напоминавшие нам о наследии предков! Я любил это место когда-то. Теперь же всё, что связывало меня с ним – это отголоски из прошлого и юная особа, которой так отчаянно добивался.
Кейтлин Брам не понимала поверхностных намёков отчима и замуж совершенно не стремилась, так что в конечном счёте он написал мне, что сдался, и не желает больше бороться с упрямством воспитанницы. При том, что её сестрица была уличена в связи с неким офицером, чья семья не терпела такой невесты, и подобное могло окончиться для семьи Брам крупными неприятностями. Честно говоря, судьба Коллет мало меня заботила. Но если бы пришлось сложить к её ногам все богатства мира, только бы её сестра неким чудесным образом стала моей женой…
Какое-то время я дремал за дубовым столом, уронив голову на сложенные руки, а проснувшись, обнаружил, что прошло всего полчаса. Дождь шумно барабанил по карнизу крыши над верандой снаружи; я отыскал ещё свечей, чтобы наполнить кабинет светом. Манжеты на некогда белой рубашке каким-то образом умудрился измазать в чернилах. Видимо, слишком разволновался при написании послания. В тот момент я вдруг подумал о Мэгги… Найди она меня в подобном образе несчастного влюблённого поэта, непременно высмеяла бы. А после непременно приказала б раздеться перед нею, в своей излюбленной кокетливой манере. Я не понимал эту женщину и её странную привязанность ко мне.
Но эти демоны более не потревожат меня. Я знал, когда Кейтлин Брам станет моей женой, всё изменится. В том числе и любые физические желания, которые в последнее время нещадно меня терзали, будут удовлетворены. Но я упрямо не возвращался в Лондон. Кейт будет первой женщиной после Мэгги, и последней до конца моих дней, думал я, и от подобных мыслей бросало в жар.
Я вернулся за письменный стол и как на духу исписал ещё один лист, где коснулся некоторых откровений мистера Брама насчёт его больной супруги и различных карточных долгов. Этот легко ведомый и простодушный мужчина с его любовью к азарту и большим ставкам мог бы послужить мне… так и вышло.
Встреча в парке, разговор с Коллет и её неловкий побег, а затем скорые сборы и венчание. Не успел я оглянуться, и эта маленькая упрямая девушка стала моей женой. То был вихрь событий, и я попросту не успевал вкусить свою маленькую победу. К моему глубочайшему сожалению, она не принесла мне желанной радости.
По дороге из Глиннета на станцию мы ехали тогда молча, сидя рядом, в экипаже. Я знал, что придётся ждать, и не мало. Придётся делать вид и притворяться, будто я лишь привыкаю к ней, и никаких чувств попросту не существует. Я понимал, что придётся быть строгим и непреклонным, как отцу с малым дитя, но в конце концов, то был единственный способ разжечь в ней ту же привязанность, которую испытывал я. Возможно, она даже полюбит меня. Подобным мечтам я предавался многие месяцы.
Кейтлин сидела рядом, вжавшись в дверцу экипажа, и упрямо разглядывала пейзаж за окном. Она думала, я не замечал её слёз на бледных щеках, не слышал редких, тихих всхлипов, но мог ли я? Теперь я стал для неё всем – целой Вселенной – через обманы и гнусные хитрости. Тогда я решил для себя, что, после пережитого, обязан был сделать её счастливой.
Я был так растроган и опечален её состоянием, что едва не выдал себя: желая утешить её, протянул руку, чтобы коснуться её пальчиков… но тут же передумал. А она так и не заметила.
***
Мне всегда нравилось в Бергамо. Мой первый учитель по имени Адемаро Косима родился и вырос здесь в тяжёлое для страны время и всё же за свою долгую жизнь успел взрастить немало гениев, к коим я себя никаким образом не отношу, а они, в свою очередь, ни разу не опорочили его имя и стали достойными носителями ремесла. Про таких, как этот строгий, но добродушный итальянец, говорили: он рождён архитектором. И тем не менее, его имя было известно лишь в нашем узком кругу.
Странно, но несмотря на безразличие в отношении детей, ко мне он испытывал отеческую нежность, разве что свойственную человеку с его непростым характером. Косима приводил своих учеников на излюбленный холм на западной стороне, откуда открывался вид на верхний город, показывал им окресты и с благоговением рассказывал одну из тех жутких историй своей юности, которые старики его возраста так обожают приукрашивать.
