Разбита? Унижена? Оскорблена? В тот момент мне казалось, что все эти понятия относятся ко мне. И хотя слёз не было, я готова была кричать от отчаяния, что я и сделала: схватив маленькую подушку, я вцепилась в неё пальцами, уткнулась лицом и стонала, и ныла, обозлённая и расстроенная.
Они писали что-то ещё: о последнем шансе, о том, что у меня имелся целый месяц на подготовку; не скупились даже на утешительные слова. Но для меня уже всё было кончено. Я не привыкла к подачкам, моя гордость была задета, и я не могла допустить и мысли о том, как проведу ещё один месяц. И если я снова получу отказ? Это меня навсегда сломает.
Спрыгнув с подоконника, я смяла письмо в руке и бросила его на тлеющие в камине угли.
Оказывается, все, кто осуждал мои стремления, были правы. И у меня больше не было сил с ними спорить.
– Maledetto! [1]
Пресловутое письмо сжалось, бумага почернела и вспыхнула. Вот и всё. Я сожгла свой второй шанс. И всех итальянских ругательств не хватило бы, чтобы унять мой гнев. Однако, именно в тот момент из кармашка моего передника выпало кольцо, которое я не решалась отдать Коллет. Странная, неясная мысль осветила моё сознание, но этой вспышки было вполне достаточно, чтобы я всё поняла.
Если же сама судьба твердит мне помочь сестре и спасти её любовь, то кто я такая, чтобы сопротивляться?
Этот вариант устроил бы всех. Готье получит жену, отчим – свои деньги, и будет на что содержать маму в госпитале… Да, этот вариант устроил бы всех, кроме меня.
На то, чтобы всё хорошенько обдумать, мне понадобилась целая ночь. И я сидела за столиком в нашей спальне, размышляя над тем, что собираюсь натворить. Единственной проблемой оставалось то, как отреагирует на это Готье…
Значит, нужно поставить его перед фактом, не давать повода для мысли, что есть иной вариант. Просто сделать так, чтобы он не смог достать Коллет, пока я всё не исполню.
К рассвету я чувствовала себя беспомощной, слабой, разбитой. Но, глядя на запотевшие окна и треснувшее дерево оконных рам, я вдруг пришла в себя, и я заверила себя, что поступаю верно. Я просто исполняла свой долг.
***
Как же громко кричал мистер Брам! О, мне кажется сейчас, что в тот день соседи в полной мере ощутили на себе силу его голоса. Отчего он не решил взяться за карьеру певца?
– Как сбежала?! Когда и куда? – восклицал он нетерпеливо. – Рэтмор увёз её?
– Да, и это случилось ночью.
– Неблагодарная дрянь! Она моей смерти хочет!
– Примерно таковым было её последнее желание. Только выразилась она иначе, сэр.
Поскольку отчим был чересчур занят проклятиями в адрес Коллет (ныне уже миссис Рэтмор) и её спутника, моего безразличного тона он не замечал. Примерно так я и представляла его реакцию на её побег, который, к слову, я сама и организовала. Рэтмор и сестра сбежали, как говорится, по-простому, в тихую. Ночью, с минимальным багажом в самом дешёвом экипаже, и, естественно, не без слёз.
Мне теперь странно, что тогда я сама не плакала. Но я никогда не забуду лица Коллет, когда я сказала, что ей не придётся выходить за Готье, что она сможет жить со своим офицером вопреки всему. Она разрыдалась, обнимая меня, при том делая попытки отказаться от этой затеи. Весьма скудные попытки, должна заметить. Но я её не виню – ей было, ради чего оставлять меня. Что же касается меня… Я была убеждена в том, что для собственного светлого будущего я уже ничего сделать не смогу.
Прекратив ругаться, отчим тяжко вздохнул и опустился в своё любимое старенькое кресло напротив окна, откуда был виден наш задний двор с различным хламом, сложенным небольшими кучками.
– Сейчас же отправлюсь на почту, – устало произнёс мистер Брам. – Пошлю Готье телеграмму, он их догонит. Он сможет. Он вернёт эту упрямицу домой.
– Вообще-то, вам не обязательно куда-то идти. Я уже позвонила камердинеру мистера Готье, так что тот прибудет сюда с минуты на минуту. Можете сами ему всё объяснить.
– Господи Боже! – он возвёл руки и в отчаянии запричитал. – В этом доме я ничего не решаю, ничего! Эти девчонки сведут меня с ума! Будь ваша мать здесь, о, будь она здесь…
На самом же деле, зря он упомянул матушку, ибо она никогда не была руководителем и предпочитала во всём полагаться на мужчин. Ещё одно доказательство того, что замуж выходить не так уж и выгодно… Но именно тогда матери рядом не было, а отчим, став жертвой наших с сестрой импровизаций, потерял бдительность и даже власть.
Ожидая мистера Готье и до дрожи в руках опасаясь последствий своего поступка, я посмотрела на отчима и вдруг осознала, что он являлся всего лишь частью большого семейного горестного скандала и казался теперь таким старым, несчастным, больным. Стало неимоверно жаль его амбиции, происходящие из бедственного положения семьи, в которую, кстати говоря, он попал не так давно.
Неужели я была такой отходчивой, раз мне стало жаль разрушителя счастья родной сестры и своего собственного? Но Брам любил нашу мать… И обещал заботиться о нас… Чтобы мы жили в достатке до конца жизни… Видимо, в своих обещаниях он решил пойти до конца.
И с этими мыслями я глядела в окно, на дорогу перед нашим домом. Когда автомобиль Готье показался из-за холма, я настолько струсила, что отпрянула вглубь комнаты, боясь лишний раз вздохнуть. Но сделанного было не воротить: рано утром я пришла на почту, откуда можно было дозвониться до офиса Готье, где он принимал клиентов с их строительными заказами со всей округи, оповестила его камердинера о встрече, не терпящей отлагательств, затем просто вернулась домой.
У меня не было иного выхода, я действовала спонтанно, а Коллет была уже так далеко, так далеко… И кто бы посмел её осудить?
Джейсон Готье вошёл без стука, но никто из нас не обратил внимания на эту небольшую вольность. Он даже не поклонился, появившись перед нами, а стоило мне взглянуть на него, как я тут же растеряла всю свою решимость. Я боялась его. Его незримой власти над людьми, над нами в особенности…
Он напоминал мне ворона; эдакая чёрная птица, высокий тёмный призрак в глуши без упокоения. И эта его чёртова повязка на левом глазу… Боже, до чего же меня раздражала эта физическая скрытность и неопределённость образа в целом!
Я до сих пор помню каждую секунду его пребывания там, каждое его движение. Как он злобно смотрел то на отчима, то на меня, как резким движением распахнул сюртук и дёрнул головой, будто пытался отогнать неприятные мысли, как его молчание действовало на нас хуже любых гневных ругательств. Любому, кто никогда не общался с ним, показалось бы, что он не так уж и злился, но я-то знала, прекрасно знала… А когда он заговорил, я содрогнулась от резкости его тона:
– Вы обманули меня, мистер Брам. Вы и ваша воспитанница. У нас был уговор, закреплённый бумагой уговор, а вы его нарушили. А я не люблю, когда кто-то не держит обещания.
Я не удивилась, когда отчим принялся оправдываться, приводя самые нелепые аргументы. И, судя по бесстрастному выражению лица нашего гостя, он ни на секунду не попался на эти жалкие попытки оправдаться.
