– Моя привычка? Да если бы я тебе в этом уступила, ты бы меня совсем подмял! Ты бы меня скомкал в кусок пластилина и вылепил так, как тебе надо! Заставил бы вести правильный образ жизни, делать каждое утро зарядку и бегать трусцой. И никакого жареного мяса, одна овсяная кашка до конца жизни!
– А что здесь плохого? – Миша с неудовольствием услышал, что его голос на повышенных нотах звучит как визг. – Что, по-твоему, лучше гробить свое единственное здоровье, разменивая его на бесполезные удовольствия? На какие-то глупости вроде курения…
– Курение – и правда глупость, не спорю. – Мара, кажется, остывала, тон стал спокойнее, но и жестче. – Но для тебя, мой дорогой, сохранение здоровья превращается в самоцель. А не пробовал задуматься о том, для чего ты его сохраняешь? Ради какой великой цели? Чтоб прожить до ста двадцати лет? А кому это принесет пользу, если ты будешь жить до ста двадцати лет? Читателям твоих статеек? Они тебя забудут на следующий день после того, как ты перестанешь писать. Твоим близким? У тебя их нет. И не будет. Если ты не изменишь что-то в себе…
Рассуждая таким образом, Мара взяла с телевизора и бросила в сумку керамическую статуэтку: обезьянка с вцепившимся в нее детенышем. Миша совсем уже забыл, что статуэтка была куплена Марой. Обезьянки нравились ему: без их умилительно-испуганных мордочек он уже не мыслил комнаты. То, что придется расстаться со статуэткой, неожиданно разозлило его больше, чем расставание с самой Марой. И он заорал, размахивая кулаками – грубо, безрассудно, без предварительного обдумывания:
– В себе измени что-нибудь! Тебе за сорок, а ни с одним мужиком ужиться не можешь! Ни детей, ни мужа! Стерва прокуренная! Мужик в юбке! Старый холостяк!
– Истеричка! – не осталась в долгу Мара, воинственно помахивая сумкой, которую тяжелая статуэтка делала серьезным оружием, вроде ветхозаветной пращи. – Старая дева! Махровый эгоист! Твоя забота о здоровье – это невротические комплексы…
– Нет у меня никаких комплексов! А ты – никакая не Мара! Ты Манька! Маруська!
Мара хлопнула дверью.
После ее ухода Миша бегал по квартире, воздевая руки и жестикулируя. Самые неотразимые слова, как обычно, приходили ему в голову по окончании спора.
«Женщина, которая стыдится самого прекрасного в мире имени «Мария», – убеждал он невидимую и более не присутствующую в его жизни Мару, – и выдумывает взамен него всякую иностранщину, лишена вкуса. Особенно это грустно, если женщина – писательница. Никогда тебе не стать настоящим писателем, Мара! Твой удел – восхищение горстки критиков и зависть других таких же недоделанных литераторов, как ты! Которым не удалось пробиться даже в такую шарашкину контору, как твой журнальчик!»
Миша думал, что не скоро сможет оправиться от этого удара. Однако оправился скорей, чем рассчитывал, получив гораздо более страшный удар. На фоне смерти Андрюхи расставание с Марой стало казаться досадной мелочью, вроде пропажи дорогой, но не слишком необходимой вещи. Как ни цинично звучит, клин клином вышибают. Сегодня, придя в себя после двух потерь, Миша наконец почувствовал, как хорошо просто стоять на балконе. Просто дышать свежим, благоухающим после пронесшегося весеннего дождя воздухом. Он не мог уже больше глодать себя из-за Мары. Андрюхину черную страшную – с веревкой на шее – тень Миша от себя отгонял…
«А все-таки Мара права кое в чем, – явилась самокритическая мысль. – Я – махровый эгоист. Мой друг – один из немногих настоящих моих друзей – покончил с собой, а я избегаю как следует горевать по нему из опасения, как бы это не повредило моему здоровью. Неужели действительно здоровье стало фетишем для меня? Неужели единственный человек, которого я по-настоящему люблю – это я сам? Я общаюсь еженедельно с огромным количеством людей, но вдруг выясняется, что никто из них не важен для меня так, как я хотел бы… Или – не хотел? Другие ведь как-то устраивают свою жизнь…»
Лежащий внизу под балконом мир смеркался, лишь небо оставалось светлым, линялым, точно стираная тряпка, когда-то имевшая голубой цвет, да еще металлически блестели крыши. И казалось, что приближающаяся тьма – та самая, в которую ушел Андрюха. И в которой скрывалась для Миши масса страхов, которые он не способен был ни распознать, ни назвать.
* * *
Выставка в «Экспоцентре», к которой так долго готовилась фирма Игоря Гаренкова, должна была стать его триумфом. И что же, разве он не вправе пожинать законные плоды своего усердия? Стенд его фирмы – один из самых крупных и впечатляющих как по разнообразию продукции, так и по дизайну. Действующие модели образцов продукции концерна будят во взрослых людях детей, которые обожают играть в машинки. Посетители глазеют. Представители других фирм почтительно вручают свои визитки. Журналисты берут интервью. Жизнь бьет ключом, успевай только наслаждаться тем, что она дает! Это как для альпиниста – постоять на вершине Джомолунгмы.
На самом деле Игорь, как ни пыжился, не ощущал никакого торжества. Механически отвечая на вопросы и резиново улыбаясь в сторону фотовспышек, он перебирал в уме все обстоятельства загадки смерти Андрея, которые ему накануне удалось раздобыть. Он, конечно, срочно связался с Мариной и Стасом – но и после того, как в доме покойного все перевернули вверх дном, таинственного диска так и не нашли. Стоило поискать еще на работе, но маловероятно: судя по тому, что содержимое диска Андрюха не показал даже Дуне, он не решился бы хранить такую вещь там, где на нее мог бы наткнуться кто-нибудь из сотрудников. Скорее всего, Андрей, прежде чем повеситься, уничтожил единственное, что могло бы пролить свет на причины его гибели.
Единственная нить, которая осталась, вела к Саше Брызгалову. Надо же, а он даже не обмолвился ни словом! Целый вечер морочил Игорю голову в этом кафе на захолустной улице, вспоминал прошлое, грузил своими несчастьями, алкоголизмом Игоревой матери, о чем угодно говорил… А вот о самом главном, о том, что встречался с Андрюхой – умолчал. С какой стати? Что-то тут нечисто. Надо бы поговорить с ним еще раз… Но как?
«Что же мне делать? – терзался Игорь. – Где искать Сашку? Уехал ли Брызгалов в свой… то есть в наш родной Озерск? Или до сих пор в Москве? Черт, ведь никаких зацепок! Разве что кафе, где мы сидели вместе… Хозяин, по-видимому, его хороший знакомый… Если и в кафе не помогут его найти, придется писать на его старый адрес в Озерск… или ехать туда самому… В крайнем случае можно пойти и на это. Эта загадка уже зацепила и не отпускает меня. Чтобы ее разгадать, я способен потратить столько денег и времени, сколько понадобится…»
Беспокойство мучило Игоря. Торчать возле стенда, отвечать на вопросы и улыбаться в таком состоянии становилось все трудней и трудней. Не выдержав пытки, он оставил стенд на своего заместителя, а сам отлучился, решив прогуляться по залам «Экспоцентра». Кочевал вместе с толпами посетителей из одного зала в другой, бездумно скользя взглядом по выставленным экспонатам. И вдруг Игорь вздрогнул – клетчатый пиджак промелькнул в толпе. И хотя, здраво рассуждая, эту небогатую одежку мог надеть кто угодно, Игорь устремился вслед.
Он рассчитывал, что догнать инвалида (если это действительно был Саша) на таком большом открытом пространстве, как зал «Экспоцентра», получится очень просто. Но не тут-то было! Пространство чинило препятствия. То проход буквально перед самым носом перегораживала целая толпа весело галдящих то ли японцев, то ли китайцев. То спешащий Игорь внезапно сталкивался с парочкой промоутеров на роликах и терял пиджак из виду. То вдруг Саша (теперь Игорь ясно видел, что это – Саша, и никто, кроме него), шагнув раз-другой своей кривобокой, но быстрой походочкой, сворачивал за угол и исчезал… Из зала в зал спешил за ним Игорь, все более и более ускоряя шаг. Это напоминало вязкие сны, в которых мучительно двигаешься, напрягая мускулы, и все время остаешься на одном и том же месте.
