Такие недетские мысли разыгрывались в Алининой голове, по которой Валерий гладит ее, как маленькую.
– Моя королева, я чувствую, мы будем прекрасно проводить время, когда ты вырастешь. Но пока я займусь твоим воспитанием. А ты будешь воспитывать меня. Кроме шуток, мои студенты только этим и занимаются. Правда, сами того не понимают. Пожалуй, это к лучшему. И без того профессор жалуется, что я их распустил…
Может быть, Алина просто маленькая пока, может, она не готова – но ей становилось спокойнее, когда Волк уводил ее из этой комнаты, подальше от всего этого будущего, к которому она пока не знала, как отнестись. Гораздо больше этой комнаты ей нравится другая – полностью облепленная по периметру книжными полками, которые забиты книгами в два, в три ряда. Настоящая домашняя библиотека! Алина такие видела только в фильмах, изображающих жизнь аристократов. До верхних рядов можно добираться только по специальной лесенке с удобной площадкой наверху, и вот так сидеть, подогнув ноги, вынимая наугад то одну книгу, то другую, просматривая содержание, любуясь иллюстрациями. Здесь много дореволюционных изданий – с толстыми пожелтевшими страницами, переложенными папиросной бумагой картинками, с жесткими вставками – приложениями или картами. Алина моментально влюблялась в такие книги – в самый запах уютной затхлости, который они источали, в то теплое тяжелое ощущение, которое они оставляли на коленях: словно подержала живое существо, например, кошку. Изрядную часть собрания Валерия составляли книги на иностранных языках, в основном на французском. В таких Алина, изучавшая всю жизнь английский, ничего не могла понять. Но тем более ей нравилось медленно и благоговейно их перелистывать, пытаясь по иллюстрациям – в основном это были гравюры, – догадаться о содержании.
Если какая-либо книга на французском уж очень очаровывала Алину, всегда можно было спросить о ней Валерия. Пока гостья была занята набегом на библиотеку, он всегда сидел тут же на небольшом диванчике и что-то набрасывал на карманном компьютере, готовился к лекциям или писал статьи. Но непременно время от времени посматривал на Алину, и от этого на его губы часто прокрадывалась улыбка.
– Я смешная? – шутливо негодовала Алина.
– Ничуть. Королевы не бывают смешными, даже если им случается перепачкать горностаевую мантию в книжной пыли. Улыбаюсь я потому, что мне нравится твой аппетит к чтению. Мужчине всегда приятно, когда женщина с аппетитом ест, но вот женщина, которая с аппетитом читает – птица более редкая и прекрасная… Кстати об аппетите: пойду заварю чай. Тебе с мелиссой или с жасмином?
– С жасмином. А у тебя еще остался тот клубничный мармелад?
– Для вас – всегда пожалуйста!
Потом они сидели, поджав ноги, на жестковатых колющихся циновках и пили зеленый чай из крошечных, терракотового цвета, чашечек. А еще они обсуждали книги – как любимые Алиной, так и те, о которых она даже не слыхала. А еще он тщательно разбирал и анализировал ее стихи, заставляя Алину, в которой мигом вспыхивало авторское самолюбие, забыть обо всем на свете.
Забыть даже тот вопрос, который она постоянно задавала себе: есть ли у Валерия сейчас женщина? Он – взрослый мужчина, а между ними нет секса, так что это более чем вероятно… Но если это так, кто – или что – она для него? Просто собеседник? Спарринг-партнер по филологическим беседам? Забавная игрушка? Или все-таки что-то большее?
Что бы там ни было, Алина чувствовала, что не может уже обойтись без этой квартиры с ее прекрасной библиотекой и страшным арсеналом. Не может обойтись без Валерия. К чему бы это ни привело.
* * *
Молоденькая красавица с падающими на лицо волосами, от природы вьющимися, но сейчас немытыми и слипшимися, кормит грудью младенца, сидя на железной кровати с шишечками на спинке, возле печки, так памятной Игорю. Ее лицо полно недоумения и упрека – точно она девочка, которую незаслуженно поставили в угол. По комнате ходит взад-вперед человек, чье лицо Игорь ежедневно видит, когда бреется. Только Игорь никогда не носил телогрейки и таких грубых высоких сапог. И еще – он не имеет привычки фальшиво насвистывать советские песни.
«Сережа, – умоляюще обращается к этому мужчине молодая мать, – ну как же ты так можешь, Сережа… Ну скажи хотя бы: за что?»
Мужчина прекращает насвистывание «Лизаветы»:
«А за то, что мамаша мне в деревне невесту справную нашла. Перестарок, на рожу не смазлива, зато дом с огородом, четыре ангорских козы и тесть молочным хозяйством в колхозе заведует. А если ты мне чего, дык мы не расписаны. И ты меня закабалять не пытайся. Не царский режим».
«Сережа, ну сам подумай, при чем здесь – расписаны, не расписаны… У нас сын, ты посмотри на Игоречка, ведь это же твой сын! Вылитый: и глазки в тебя, и носик, и ушки. Ты же у него в метрике как отец значишься…»
«А я алименты платить не отказываюсь. Сыну буду платить, а не тебе. Сыну – сдюжим. А ты – выкуси!»
Мать Игоря трясется в рыданиях. Слезы капают из глаз и скатываются по голой, налитой молоком груди.
«Сереженька, ты только скажи: чем я тебе не угодила? Я все буду делать, как ты захочешь! Только не бросай нас с Игорьком! Пожалуйста!»
Мужчина останавливается. В глазах вспыхивает кристальная злость:
«От всего, чего ты делаешь, только хужее! Потому что никудышняя! Ты – никудышняя! Поняла?»
Голоса обоих спорящих перекрывает плач младенца: крохотный Игорь распробовал горький вкус материнских слез и, выплюнув враз опротивевшую грудь, орет во всю ивановскую. Мать плачет вместе с ним еще громче, чем прежде. Отец, махнув рукой и сплюнув на грязный крашеный пол, выбегает за дверь.
Утирая все еще струящиеся по лицу слезы, мать убаюкивает своего маленького. Когда Игорь засыпает, кладет его в кроватку с подвешенными над ней на раме разноцветными пластмассовыми кругами и шариками, а сама – расхристанная, по-прежнему гологрудая, – подходит к столу. На столе, неубранном, пестрящем крошками и брызнувшими прочь тараканами, забыта ополовиненная бутылка гадкого крепленого вина. Дрожащей рукой, звякая стеклом о стекло, мать наполняет стакан. Вздыхает. Подносит к губам… В это время со стороны Игоревой кроватки доносится сонное хныканье. Мать встрепенулась. Не пригубив, пронесла стакан через всю комнату в вытянутой руке и вылила в помойное ведро…
Эту сцену взрослый Игорь смотрел на пути домой в машине по ноутбуку, через наушники. До шофера не долетало ни слова. Зато он мог услышать другие звуки – совершенно для него непривычные… Игорь сдерживался, старался потише сморкаться в клетчатый носовой платок, но факт оставался фактом: бестрепетный и расчетливый глава фирмы, не последняя акула в океане российского бизнеса – плакал.
То же самое страшное слово бросал он маме лет в одиннадцать-четырнадцать, когда ловил ее на тайном употреблении спиртного. «У других нормальные матери, а у меня – пьяница никудышняя!» – кричал он и с размаху захлопывал дверь квартиры, так что окна звенели на лестничной площадке. А какая болезненная струна звенела у мамы в душе, заставляя ее тянуться к алкоголю, он так ни разу ее и не спросил. Ему это было неважно.
