В курилку заглядывает один из сотрудников моего отдела, но одного моего убийственного взгляда ему хватает, чтобы он вообще задумался о том, стоит ли продолжать растрату рабочего времени и здоровья на такую вредную привычку как курение.
Мне не нужны свидетели для этого разговора.
— Мы разошлись отнюдь не друзьями, Ярик, — Титова улыбается одними губами, — и ты, видимо, не очень интересовался моей жизнью, раз был не в курсе.
Не интересовался — это сказано некорректно.
Существуй возможность стирания памяти — я бы и вовсе вытер Викторию Титову из всех моих воспоминаний.
— Ты же знаешь, что интересоваться я и не обязан, — и все же, вопреки одолевающему меня раздражению, выдержать линию невозмутимого разговора мне удается без проблем, — а вот ты о беременности сообщить должна была. И о том, что ты решила родить — тоже. За сокрытие информации такого рода даже административная ответственность полагается. Ты вроде должна быть в курсе юридических норм.
— Я не отслеживаю их обновления, — голосом Титовой можно осушить пару небольших озер, — видишь ли, Ярик, не возникало у меня в последние лет восемь подобной необходимости.
Ее ненависть звучит в каждом слове. И она настолько неподдельная, настолько искренняя, что от этого даже перехватывает дыхание. Означает она только одно — мой давний удар достиг своей цели. И это хорошо… Будь эта ярость Викки сиропом — я бы облизал пальцы, лишь бы на лишнюю секунду насладиться её вкусом. Но сейчас это демонстрировать мне попросту нельзя.
— Незнание законов не освобождает от ответственности, ведь этот постулат ты знаешь?
Викки тянется к пепельнице, бросает взгляд на часы.
— Шесть минут до конца моего перекура, Ветров, — она невозмутимо пожимает плечиками, и меня безумно бесит, что она настолько быстро взяла себя в руки. В универе она не была такой невозмутимой. Сейчас — она дала бы фору Кристине. И я — я ведь знаю, что это фальшь. Ту бурю эмоций, что я помню — так легко не укротишь, не выжгешь.
— Да, ты прав, Ярик, — Вика плавным, даже слегка завораживающим, движением отбрасывает длинные волосы с плеч, — я нарушила закон, я тебе не сказала. Я — ужасная преступница, растила свою дочь и не беспокоила тебя. Вот только есть и другая сторона у этого вопроса. Я не обязана знакомить тебя с дочерью до суда. Пока не подтверждено твое отцовство — не обязана. А там — мы же можем потянуть время апелляциями. Через годик-другой — глядишь, и познакомишься. Если не передумаешь, конечно, поддерживать контакты с дочерью от нищебродки.
— Значит, все-таки хочешь потянуть время? — я протягиваю эту фразу со вкусом, будто смакую и предвкушаю. — Ты и вправду хочешь злить меня еще сильнее, чем я зол сейчас?
— Ветров, я не вижу пряника в твоих руках, — Титова уже с откровенным нетерпением поглядывает на часики на своем тонком запястье, будто пытаясь поторопить секундную стрелку, — только кнут и угрозы. Все что я тебе должна, я себе прощаю. У тебя все, капризы закончились? В суде увидимся?
Моя отважная мышка. Ведь не надоедает же тебе дергать меня за усы, даже зная, что я могу с тобой сделать. Это даже забавно! А я думал — будет бесить.
— Ты уже придумала речь, которой будешь оправдываться перед дочерью? — я чуть склоняю голову, обводя Викки изучающим взглядом. — Или она уже настроена против меня?
И как бы то ни было, сколько бы усилий я ни прилагал, ужесточая себе рамки, я все равно срываюсь на «Викки». Черт!
— А если да? — Титова запрокидывает голову, глядя на меня с зашкаливающим вызовом. — Если настроена? Если ей нафиг не нужно знакомство с тобой, Ветров, то что?
То ты даже не представляешь, насколько быстро я сотру тебя в порошок, дорогая… Еще одного предательства ты попросту не переживешь.
— Если? — я вздергиваю бровь, ужесточая взгляд. Викки держится, упрямо поджимая губы, и на самом деле — делает только хуже. Сильней всего меня всегда заводило в ней только её упрямство.
Непередаваемый адреналин — схлестнуться с ней вот так, в немом беззвучном поединке и добиться того, чтобы она сдалась. Отвела глаза. Проиграла. Вот как сейчас, когда она отворачивается от меня, скрещивая руки на груди.
— Если? — я повторяю в той же интонации. — Что Маша обо мне знает? Что ты ей обо мне говорила?
— Ничего я ей о тебе не говорила, Ветров, — у Викки такая усталость в голосе, будто моя Золушка разгрузила три вагона с углем, не меньше, — ничего. Папа разлюбил маму и свалил в закат. Все. Стоило рассказать больше, да только я не хотела травмировать своего ребенка правдой о тебе, Ветров.
— И правдой о себе заодно? — не удерживаюсь я.
Титова же чуть покачивает головой, будто даже слегка недоумевая — о чем это я. Занятно. Нет, я слышал, что со временем люди склонны вытирать из памяти собственные косяки, но все-таки надеялся, что Вика не настолько безнадежна.
Ладно. Сейчас не об этом.
Маша не настроена против меня. С этим будет проще работать.
Осталось только дожать Титову. Что она там говорила про отстутствие пряников в моих руках?
— Я не буду тебя трогать, — неохотно произношу я, — не буду даже пытаться добиться твоего увольнения.
В конце концов — мать моего ребенка — этот статус стоит многого. Я могу и потерпеть.
— Иными словами, мне предлагается познакомить мою дочь с мудаком-папашей, иначе он добьется того, чтобы мне было не на что мою дочь кормить? — саркастично усмехается Титова. — Дипломат года, Ветров, ты умеешь стимулировать так, чтобы все прям горели исполнением твоих хотелок.
— Возьмешь деньгами? — ядовито откликаюсь я. — И почем продашь свиданку с дочкой? Давай, Вик, назови мне цену, я тебе сегодня же чек пришлю.
— Какая же ты меркантильная тварь, Ветров, — она предсказуемо вспыхивает и дергается, разворачиваясь к двери, — знаешь, куда себе запихни свои деньги?
Я перехватываю тонкие запястья раньше, чем успеваю сообразить, что прикосновения к Вике — не самая лучшая идея. И я прав — мир вздрагивает и останавливается на секунду.
На два вдоха ровно.
Какие же все-таки красивые у этой дряни глаза… Это даже больно.
— Отпусти, — свистяще выдыхает Титова, дергаясь, а мои пальцы только сильнее стискиваются на её коже, будто пытаясь оставить на ней свои отпечатки. Следы того преступления, которое я сейчас совершаю мысленно…
— Я пошутил, — выдерживать ровный тон мне удается путем титанических усилий, — просто, вот скажи, что я могу тебе предложить, кроме того, чтобы дать тебе спокойно работать? Есть ли смысл вообще хоть что-то предлагать? Ты возьмешь?
Она молчит и тихо дышит, пытаясь вытянуть запястья из моей хватки. А я — пытаюсь не делать эту самую хватку еще крепче. Я не то что отпускать её не хочу. Я хочу столько всего, что мне хотеть нельзя, что это даже осознавать страшно, не то что реализовывать. Господи, только бы это не было очевидно.
