Я бы и хотела запротестовать. Но у меня почему-то не получается…
Идея диверсии «сделать бывшему красиво» увлекает не только Свету. Девочки-консультантки тоже начинают как-то активнее суетиться, и глаза у них то и дело радостно поблескивают. И тут же находятся всякие мелочи, про которые мы забыли — и чулки нужного размера, и брошь для шарфа — «это в подарок от магазина, не переживайте»…
Я же, наблюдая это, ловлю за хвост мысль, что у каждой из нас есть тот самый бывший, перед которым хочется сверкнуть только похудевшей, посвежевшей, сияющей и желательно — замужней. Кажется, сейчас Ветрову очень хотят отомстить за них за всех.
Ох, ну вот я же знаю, что зря они на это рассчитывают…
Больно есть разница мудаку, который даже денег мне предлагал, лишь бы я с его горизонта свалила, какое именно платье на мне надето.
Как ни наряжай Золушку — она все равно останется девочкой с кухни.
— Да зря ты это вообще, — замечаю несколько сбивчиво, когда Света все-таки определяется с тем, что именно мне надевать сейчас, — у нас не те отношения, он меня на дух не переваривает.
— Цыц, — ухмыляется эта зараза, — твоя задача в чем? Твоя задача сиять и улыбаться. Все остальное — мой промысел и моя жатва. Быстро надевай платье!
Улыбаться…
Нафига мне улыбаться Ветрову? Но как стереть вот эту идиотскую улыбку с лица? Как девчонка, ей богу…
Улыбка упрямая, она не стирается. Даже когда я подкрашиваю губы, освежая съеденную во время всего примерочного марафона, помаду. А классно она под платье подошла… Нет, вишневый — почти универсальный цвет, но все-таки — конкретно сейчас отлично вписался в общий образ. И я… Вполне ничего. Завтра, если успею — сгоняю, обновлю стрижку. Но даже и так — очень даже. Только и остается, что пальцами волосы взбить. И какая все-таки жалость, что сегодня мне не до кино, и завтра — увы, тоже.
Когда я выхожу из примерочной, смахивая несуществующие пылинки с черных рукавов жакета, Света смотрит на меня как художник на свой свежеоконченный шедевр. Не меньше!
— Ну, как думаете, Мария Андреевна, кто красивее, я или твоя мама? — коварно улыбаясь, жена Эдуарда Александровича оборачивается к Маруське.
Моя актриса делает вид, что терзается муками выбора, а потом — твердо тыкает в меня пальчиком.
— Да у вас тут все куплено, — трагично ворчит Света.
— Ну, прости, Светик, этот рефери суров, но справедлив, — смеюсь я, поймав какую-то сумасшедшую волну, когда хочется обманываться и считать, что я имею право так обращаться к Светлане Клингер, которая мало того, что фешн-журналист и медиа-персона, у которой на профиле в инстаграмм два миллиона подписчиков, так еще и жена моего мега-босса, перед которой мне надо также трепещать, как и перед ним. По инерции!
Света же на мою легкую фамильярность не обращает ни грамма внимания — это самое удивительное. Только фыркает одобрительно, засчитывая за мной победу в этом раунде дружелюбных пикировок, а сама делает знак продавщицам, чтобы уже заканчивали сборы моих покупок и тащили ей чек, которым она потом будет Козыря до кондратия доводить.
А… А сам виноват! Кто его просил включать режим феи-крестной?
Мне приносят новенький тренч, шарф, подобранный к нему бдительной Светой, а то пальто, в котором я приехала, уже пакуют отдельно…
Я все равно не очень верю, что не сплю. Ну, где там та фея и её секундомер, блин? Сколько времени у моей кареты до обращения в тыквенную запеканку? Ну не может же все это происходить в реальности, да?
А нет. Оно происходит. Весь мой «представительский арсенал» выносят из бутика и сгружают в багажник уже подъехавшего Марата, после чего он получает инструкцию — забрать меня вместе с мелкой часа через три и отвезти домой. Когда я ему позвоню!
И Марат даже не возражает, что его гоняют сегодня только по моим делам. На Свету уже выжидающе косится другой водитель, с другого края парковки, но она безмятежно стоит возле меня — сама чего-то ждет.
И я вдруг понимаю, что и сама этого ожидаю. Явления Ветрова, в смысле…
Что будет вообще? Мазнет ли его светлость по моей персоне равнодушным взглядом, презрительно ли скривит рот, когда узнает, кто именно оплачивал мои покупки, или…
А что или?
Я не знаю, что может быть еще. И запрещаю себе даже думать на тему, что Ветров может как-то иначе на меня посмотреть. Мне вообще плевать на его оценку, если уж на то пошло.
Просто — зачем?
Зачем весь этот азарт и желание сверкнуть именно перед его глазами?
Я ведь помню, что такое Ярослав Ветров, так чего тут вообще?..
Маруськина ладошка в моей руке сжимается сильнее, и это приводит меня в чувство. Я опускаю взгляд на дочь и сразу же замечаю, насколько она бледная на самом деле.
Да что там — она бы уже по стенам бегала, если бы я её за лапу не держала.
Солнышко мое… Прямо поперек мордочки крупным шрифтом напечатано: "А-а-а!" На неё невозможно смотреть равнодушно.
— Плюшка, — я приседаю напротив и сжимаю ладонями щеки дочери, — все будет хорошо, слышишь? Не бойся. Он очень хочет с тобой познакомиться.
Уж если Ветров изволил лично ко мне явиться и даже почти по-человечески попросить — встречи с Маруськой он и вправду хочет. А там… А там посмотрим. Очень вероятно — я его просто убью. Раньше надо было, конечно, но лучше поздно, чем никогда, так ведь?
— А если, — Маруська морщит нос, явно удерживая в себе тревожные слезки, — если я ему не понравлюсь?
— Пф, — громко фыркает за моим плечом Света, — как ты можешь не понравиться, Мария Андреевна? Ты даже мне с первого взгляда понравилась, так я тебе не папа. И не мама.
Маруська на Свету смотрит недоверчиво, и с сомнением. Мол, знаю я вас, взрослых, врете вы все, лишь бы правду не говорить…
Я не настраивала её против теоретического папы, мне казалось, что я сама в этом случае буду выглядеть дурой. Той самой дурой, что сначала сама связалась с мудаком, а потом рассказывает дочери страшилки…
И вот сейчас она стоит на ступеньках у магазина. Через пять минут к ней — именно к ней приедет её папа.
Она его ждет.
Боже, да если бы не она — черта с два бы я сдалась вот так просто капризу Ветрова увидеться с Маруськой до суда.
Моя дочь и так слишком часто начала хандрить из-за чертовой Оли Маскарадовой. И вот…
Стоит тут, напряженная как струнка. Трепещет!
— Плюшка, все будет хорошо, — повторяю я твердо. Я, в конце концов, мать или кто? Кто, если не я, пообещает несбыточное, пообещает то, за что не отвечает, свято надеясь на пресловутый авось.
— А если… — Маруська снова упрямо хмурит бровки. Козочка моя…
— А если ты не понравишься папе — я лично дам ему в нос, — мрачно обещаю я, — настрою ему зрение, и он сразу передумает.
