С чем только нет.
А сейчас у нас примерка какой-то серебристой курточки, третьей или четвертой на этой позиции.
Продавщицы же ужасно умиляются на мужественного папу, который выносит уже четвертый магазин, наблюдая, как Маруська веселым вихрем носится между вешалок и тыкает пальчиком в те шмотки, что ей понравились — а хитрыеконсультантки тут же притаскивают «шарфик к курточке», «брошку к шарфику», «джинсы к брошке».
Чеки продавщицы складывают мне в ладошки — они уверены, что я тут за все отвечаю, как всякая мать семейства, хотя мое дело — только тихонько подвывать голодным и отчаявшимся привидением. Чеки я не смотрю и тихо прячу в сумочку. Потом ужаснусь. Сейчас меня, наверное, точно инфаркт хватит.
— Да брось ты, — лениво фырчит Ветров, — это всего лишь тряпки. Или у тебя шкафа подходящего нет? Так можем прямо сегодня и заказать. С доставкой. Из Икеи или из более приличной конторы?
— Ты совершенно точно выжил из ума, раз пытаешься столь изощренным способом разориться, — уверенно замечаю я. Нет, ну я же видела те чеки… Мельком!
Вы вообще представляете, во сколько может вылиться полная смена гардероба для девочки семи лет?
А если одежда покупается не в магазине эконом-класса?
Нет, я понимаю, он зрелый и состоявшийся, и уж точно последнюю корочку без соли завтра доедать не будет, но так нельзя же…
— Как ты меня недооцениваешь, дорогая.
Тон у Ветрова благодушный, сам он сидит, расслабленно развалившись на диванчике напротив примерочной, ждет явления оттуда Маруськи. Галстук развязан, валяется где-то рядом. Морда лица у него такая довольная, будто он все детство проходил в резиновых сапогах, покупал себе новую рубашку один раз в год и тот на день рождения — а сейчас отрывается за все годы этих суровых лишений.
Я сижу на самом краешке того же дивана. На самом деле я хотела постоять, но потом поняла, что это как-то уж совсем уязвимо, да и ноги уже подустали от каблуков.
Мне надо бы остановить весь этот цирк, но счастливые глаза Маруськи — это самое совершенное оружие на свете.
И то, как она между магазинами шла с Ветровым за ручку, да еще и вприпрыжку…
Боже, я даже не ревновала к нему Маруську. Я смертельно за неё радовалась…
Я понятия не имею, что шибанет Ветрову в голову дальше и насколько надолго его так хватит, но сейчас — он будто мартовский кот, накачавшийся валерьянкой. Флегматичный, довольный…
Из примерочной таки вылезает Маруська. Она уже сменила джинсы — к курточке — и теперь вертится перед нами счастливой юлой.
— Мамочка, папочка, я самая красивая?
Господи, эти сияющие глаза… Я душу дьяволу могу продать ради них, а Ветрову — могу даже скостить пару грехов из его списка. Самых простеньких. Но даже это — великая уступка с моей стороны.
— Ты у меня самая лучшая, бусинка, — вздыхаю я, и Маруська падает между мной и Яром, попеременно прибиваясь лбом то к моему плечу, то к папиному… Да, к папиному. Я все-таки пытаюсь именовать Ветрова в уме именно папой моей дочери. Надо! Раз уж не удержала тайну в своих руках… Хотя… Может, так и лучше?
По крайней мере этот день, когда моя дочь чувствует себя принцессой, не иначе, он ей все-таки устроил.
Моя паранойя тихонько повякивает и требует немедленно найти подвох. А лучше — два. Ну, я же знаю, что Ветров врет — как дышит. Что ему отыграть вот этого расслабленного типа. Сколько он со мной влюбленным прикидывался? Чтоб потом молча уйти и даже не позвонить после этого ни разу.
Но он так мягко смотрит на Маруську, так осторожно, даже в чем-то несмело гладит её по плечику… Мне даже говорить ничего не хочется, чтобы нечаянно не спугнуть…
Может, у него кризис среднего возраста? Смысла, там, в жизни не хватает?
Ох, нет, это как-то слишком просто и не очень убедительно… Ну, по-крайней мере мне не верится.
А говорить и спугивать все равно не хочется…
— Курточку берете? — высовывается из-за вешалки бдительная продавщица.
— Все берем, — невозмутимо откликается Ветров, — и джинсы, и футболку, и что там мы еще вас просили на кассу отнести?
В глазах девушки явственно отражается премия за хорошие продажи, которую она в этом месяце гарантированно получит…
А вот ликующего писка со стороны Маруськи я почему-то не слышу. Она вроде только что вертелась перед нами, неужели совсем не рада? Голос потеряла от стольких восторгов?
Я оглядываюсь на дочь, и вдруг понимаю, что она натурально вырубается на плече Ветрова.
Если смотреть правде в глаза — за окошком уже даже смеркается… Наш маленький Энерджайзер разрядился мгновенно, окончательно вымотанный таким количеством ярких эмоций.
Ну и… Что с этим делать вообще? Сразу скажу — будить жалко!
— Яр, — от того, что я произношу его имя шепотом, Ветров как-то странно дергается, а его взгляд, острый, как опасная бритва, вообще непонятно как не оставляет на моей щеке глубокий порез. — Тише, — я указываю ему взглядом на Маруську. Нет, её можно разбудить и…
Ветров осторожно сдвигается, позволяя Маруське сползти ему на другое плечо. Он явно хочет поднять её на руки, но двигается несколько неуклюже, а когда Маруська начинает сонно копошиться, пытаясь то ли вынырнуть из дремы, то ли заявить свой протест против нас, её тормошащих, — Ветров и вообще замирает, боясь спугнуть. И вглядывается в Маруську как в темную воду, пытаясь рассмотреть там, в глубине, золотых рыбок…
Мне кажется — я вижу его лицо. Нет, не то, где глаза, рот и прочие важные для человека биологические гаджеты, а настоящее лицо Ярослава Ветрова. То, которое он никогда не являет миру, то, что прячется под добрым десятком масок.
Как в ту секунду, когда он просил нашу с ним дочь посмотреть на него, так и сейчас — когда Яр смотрит на нашу все крепче засыпающую Плюшку, как на сакральную святыню. И даже лишний раз не дышит. Смотрится таким искренним…
Интересно, как быстро ему надоест?
Можно ли вообще надеяться, что вот это свое отношение Ветров сможет сохранить хотя бы год? Хотя, если они там сообразят с Кристиной ему кошерного наследничка, так моя дочь уже и потеряет для него ценность.
