Я вскочила и метнулась к двери. В сенцах толпились все, кого я из комнаты выгнала – мужи нарочитые, знахарки, князь – ни один не ушёл. Я отыскала взглядом Перемышля Военежича, он из них самый крепкий духом, и сказала:
– Вели, воевода, гридям с реки водорослей принести. Да поживее.
Бабка говорила, что если отравить кого хочешь, то лучше Горюй-травы не придумаешь, ибо нет против неё спасения, но буде вокруг болезного водорослей речных сложить, то случившийся запах отраву отгонит. А когда человек очухается, тотчас напоить его настоем душицы с мёдом, и будет он снова здоров и весел.
Перемышль Военежич тряхнул седой гривой и заторопился в гридницу. Я кивнула князю: пойдём. В ложнице я усадила его подле княгини. Времени, покуда гриди водоросли принесут, уповод пройдёт, а ей всяко поддержка требуется, вот пускай князь её и поддерживает – муж всё-таки. Он как увидел, что жена по-прежнему в беспамятстве, глазами сильнее потускнел, лбом сморщился, того и гляди заплачет. Я его за рукав дёрнула, пальцем погрозила: не смей! Белояр Вышезарович взял княгинину ладошку, прижался к ней щекой и зашептал тихо-тихо, о любви своей и о том, что всё будет хорошо.
Я достала из корзины пучок душицы, сунула его Поганку, велела отвар сделать. Сама выглянула в окно, посмотрела на Дажьбога. Тот клонился к закату. Надо же, день почти прошёл, сумерки подбираются, ещё чуть – и грозный Волох пост вящий заступит. Я взмолилась: боги славянские, спасите эту булгарочку молодую. Хоть и не сложилось у нас дружбы с ней, но вам-то она не чужая. А придёт пора, и сыновья её сослужат земле нашей общей славную службу.
Дажьбог услышал меня, подмигнул. С полуденной стороны налетели Стрибожьи внуки, заволновали листву на берёзках. Где-то в небесах заухали священные птицы. По дубовым полам переходов застучали сапогами гридни. Ввалились гурьбой в ложницу, у каждого охапка водорослей, разом запахло водой и золотым песочком. Теперь только ждать.
Два дня сидели мы в ложнице, сменяя друг друга, – я, князь и Поганко. Тётка Бабура сказалась больной и ушла в свой покойчик. Княгиня лицом посветлела, пятна пропали. К вечеру второго дня она открыла глаза. Благояр Вышезарович встал перед ней на колени, склонил голову. Она гладила его по волосам, молчала, но было видно – рада. Мы все были рады. Я подала ей отвар душицы, она отпила глоток и уснула.
У меня как от сердца отлегло. Благодать. До конца я не верила, что одолею лихоманку-отраву. Сколько же я передумала, покуда сидела у ложа. Устала. Теперь самой бы спать завалиться; сунуть под голову кулак – и на полные сутки. И чтоб без снов…
– Спаси Дажьбог тебя, Милослава, – услышала я за спиной голос Благояра Вышезаровича.
Князь, кажется, впервые по имени меня назвал, до этого: то девка, то опять девка. Я вообще подметила, что по имени ко мне обращаются, когда хотят чего-то. Я киваю, довольная, нате вам, пожалуйста, а в ответ… Князь единственный, кто поблагодарил после. Он стоял понурый и уставший не менее моего. Седина виски облила, как иней оконницы зимой, – сплошь белизна. И морщин прибавилось. Постарел Благояр Вышезарович за эти дни, сдал. Оно и понятно. У меня у самой синие обода вокруг глаз, так я всего лишь знахарка. А он муж, ему больнее.
– Не умрёт княгиня, – вымучила я из себя улыбку, – не беспокойся. Страшное миновало. Но знай: есть среди ближних твоих враг, ибо только ближний мог отраву княгине дать.
Благояр Вышезарович заводил бровьми, скрипнул зубами. Ой, не завидую я тому, кто против него пойдёт, кто семью его тронет. Сейчас он сильно на батюшку моего походил. Тот в пору душевной грозы так же брови хмурит, будто Перун.
– Кто же задумал чёрное?
– Напраслину наговаривать не стану, за руку никого не ловила. Но отрава в киселе была, стало быть, здесь и ищи.
Имени отравителя вслух я так и не произнесла, но князь и без того понял.
– Бабура!
Он оглянулся по ложнице – пусто, сунулся в сени.
– Людей за ключницей отправьте. Ко мне её. Быстро!
Я вышла за князем следом. Благояр Вышезарович ударил в сердцах ладонью по стене, лучина в светце затряслась, разбрызгивая по углам резкие тени. Дежурившие в сенях дружинники бросились выполнять приказ. Я усомнилась в том, что они найдут Бабуру Жилятовну. Не дурная же она после того, что натворила, в усадьбе сидеть и неприятностей ждать. Хотя с другой стороны не она в этом деле главная печаль. Ромей Фурий – вот кто голова всему разбою. Вот кого бы послушать. Нет у меня против него доказательств, но сердцем чувствую – он.
Князь прекратил стены ладонями избивать, заходил по сеням нетерпеливым шагом, и на каждом шаге приговаривал: ну, погоди, ну, погоди. Кому он так – своим мыслям или тётке Бабуре – понять было сложно, но основу я уловила: во гневе он предвзято страшен. В прошлый раз во дворе, когда одна половина жильцов по углам разбежалась, а другая шелохнуться боялась, Благояр Вышезарович лишь толику гнева своего показал. Нынче весь наружу выйдет.
Вернулись дружинники, сообщили, что тётки Бабуры нигде нет. Как сквозь землю провалилась. С утра вроде видели, а тут пропала. Князь рассвирепел. Брови сошлись, глаза налились красным. Вот он истинный Перун, только молний не хватает. Он повернулся ко мне, ожёг взглядом.
– Деда Боян меня беречь просил, – на всякий случай напомнила я.
Взгляд его стал мягче, дышать стало легче, но рубаха моя меж лопаток намокла. Ужас! Я когда против медведя с рогатиной выходила и то так не потела.
– Ты девка разумная, – успокоившись, заговорил князь, – так, может, скажешь, что дальше делать?
Это я могу. Что ж не смочь? Поверит ли только.
– Ромей во всём виноват, – выдала я без задумки. – Он яд дал, он отравить велел.
Князь долго молчал, жевал губы, взял зачем-то светец, подержал, поставил на место и лишь после этого ответил:
– На ромея не наговаривай. Он гость мой. Гость зла не учинит.
– А то как же, не учинит, – заспорила я. – Призови его к ответу, поспрашивай. На дыбе во всём сознается.
– На дыбе и ты во всём сознаешься. По одному подозрению кости ломать – ни в чём истины не найдёшь.
Вот как? Однако неправа я была, когда решила, что Благояр Вышезарович в гневе предвзят. Злоба злобою, а правда правдою. Такой государь достоин уважения. Но от своего я никогда не отступаю.
– Тебе, князь, истина дороже или жена любимая? Тётка Бабура всё бы рассказала, да упустил ты её. Твоя вина! Теперь спрашивай с того, кто явно тебе недруг. А уж недружественнее ромеев никого для нас нет.
Благояр Вышезарович только головой качнул. Вроде бы согласился, но мнение своё не поменял. И не поменяет. Не мне, пичужке лесной, чирикать в ухо дикому туру.
– Ладно, не хочешь ромея… – пошла я на попятную. – Купец есть в городе, Своерадом кличут. Где живёт – знаю. В то утро он княгине водицей душистой кланялся. Не в ней отрава была, ну да и здесь не всё просто. Его пытай.
