Колесо подпрыгнуло на очередной кочке, зубы клацнули. Направление снова вильнуло, подступило к реке и потянулось вдоль берега в поисках брода. По воде, поднимая каскад брызг, промчался Милонег. Возле повозки он натянул поводья, перевёл вороного на шаг.
Некоторое время мы ехали молча. Милонег привстал в стременах, приложил ладонь к глазам, высматривая что-то на другом берегу. Смотреть было не на что: кусты, деревья, травяные кочки – обычная природа. От скуки я попробовал представить, что где-то там, в лесных дебрях, на трухлявом пенёчке сидит Милослава, плачет и мечтает обо мне. Какое счастье! А злой Гореслав и его ужасная шайка держат её в путах. Издеваются над ней словесно, морят голодом. Но ничего, потерпи моя горлица, скоро я тебя освобожу, и будем мы жить долго и счастливо и умрём в один… Бред! Солнце сегодня сильное, голову напекло, вот и представляется всякая ерунда.
– Ромей, видишь холм? – спросил Милонег.
Я не видел, я даже смотреть никуда не хотел, но всё же буркнул:
– Ну?
– За ним брод. Удобное место для привала.
Я пожал плечами: удобное, значит, удобное – плевать. Эта погоня так меня вымотала, что я уже и не знаю, чего хочу больше: Милославу или уютную комнатку на Капустином дворе. Лучше, конечно, и то, и другое, а потом в Константинополь, к цивилизации. К мягким перинам, к вкусной и здоровой пище, к ярким праздникам. Как мне надоела эта Славяния!
– Устал… – прошептал я.
– Что говоришь?
– Устал, говорю. Третий день гонимся, догнать не можем.
– Скоро догоним, – уверенно ответил Милонег. – Они не быстро идут. С ними старая женщина и раненый гридь, останавливаются часто, – и добавил. – Как догоним, так и не отпущу милую Славушку никогда. На руках носить буду…
Добавил негромко, но я услышал. И вздрогнул. Выходит, не один я Милославой грежу, на пенёчке её вижу. Сердце витязя тоже ею занято. Вот напасть. Он молод, красив, силён, богат, знатен – пять из пяти, меня на его фоне и не видно вовсе. На кого она внимание обратит? Однозначно не на меня. Надо решать проблему.
– Ты, Милонегушка, – обратился я к витязю, – если считаешь сие место хорошим, так сам о привале и распорядись.
Милонег дёрнул поводья, поехал вперёд, а я окликнул раба.
– Руфус, дружочек, сделай милость, сбегай за Белорыбицей.
Не так давно Белорыбица служил князю Благояру, а Милонег взял да выгнал его из дружины. Уж и не помню за что, вроде как избил его кто-то и пояс воинский снял. Славяне к подобным вещам относятся серьёзно, дескать, благосклонность богов больше не с ним и прочая ерунда. Язычники, что с них взять. А я эту побитую рыбину пригрел, справедливо полагая, что затаил он обиду на витязя. Вот и пригодилось.
– Звал, господин? – склонился передо мной Белорыбица. На душе посветлело; люблю, когда кланяются, льстят, называют всякими возвышенными эпитетами, подарки подносят. В данном случае обошлось без подарков, но всё равно приятно. Надо будет Милославу к этому приучить. Захожу я такой в спальню, а она ко мне ластится, пылинки сдувает. Счастье-то какое!
Но вернёмся в настоящее.
– Звал, Белорыбушка, – я жестом позволил ему присесть на край повозки у моих ног. Он сел, повозка накренилась, и мне пришлось хвататься за подлокотник, чтоб удержать равновесие. – Это… Какой ты тяжёлый… С Милонегом только что разговаривал. Видел, небось, как он отъехал?
– Видел, господин. Я ему поклонился, а он будто не заметил меня, – проклокотал неприкрытой злобой Белорыбица. – Хотя, помнится, на пирах кубками стукались. Я за него на всё готов был…
– Остановись, друг мой, хватит воспоминаний, – поднял я руку. – Вернёмся к делу. Не хочет Милонег, чтоб ты служил мне, говорит, требует, чтоб гнал я тебя прочь. Плохой, говорит, ты воин. Что скажешь на это?
Белорыбица с размаху ударил себя кулаком в грудь, аж звякнул весь.
– Господин, в бою меня проверь! Бой докажет, какой я гридь! Прикажи, я этого Милонега на куски изрублю!
– Ну, будет, будет. Будет тебе, – я оглянулся – не подслушивает ли кто? – и понизил голос. – Не могу я тебе такого приказывать. Даже слушать такого не могу. Милонег почти что друг мне. Он сын самого князя северского, а тот мне ещё больший друг. Знаешь, как я буду переживать, если с сыном моего друга что-то случится? Поэтому мне придётся либо выгнать тебя, либо на всё божья воля. Понимаешь?
Белорыбица растеряно повёл глазами. Кажется, он не понял ничего из того, что я только что сказал, хотя слова были ему знакомы. Он то хмурился, то надувал щёки, то поджимал губы. Меня это смешило, но смех смехом, а нужно было объяснять.
– Слушай внимательно: если вдруг ненароком, я бы даже сказал – случайно, прилетит из кустов стрела и поразит Милонега в самое сердце, то никто и никогда не узнает, кто же выпустил ту стрелу. Я, конечно, буду сокрушаться по поводу внезапной кончины княжеского сына, зато ты станешь десятником.
– Десятником?
– Десятником. Место простого воина тебе не подходит. Я вообще вижу тебя исключительно в роли воеводы моих наёмников.
– Воеводы?
– Воеводы. Но об этом мы поговорим лишь после случайной гибели Милонега.
Белорыбица ухмыльнулся.
– Готовься к разговору, господин.
Вот и славно, вот и решили проблему.
Направление вильнуло за холм, и Павлиний натянул вожжи.
– Тпр-у-у!
Я привстал. Место и впрямь оказалось удачное: от воды талинником прикрыто, со спины горой, а спереди вся степь перед глазами – лучшего места для стана не сыщешь. И след от старого кострища, видимо, не раз здесь путники вставали. Наёмники побросали поклажу, взялись валежник собирать, палатку мою ставить. Я сошёл с повозки, потянулся. Косточки расслабленно хрустнули. Как хорошо после тряской дороги вновь почувствовать ногами твёрдую землю, пройтись туда-сюда, размяться, сделать несколько гимнастических упражнений.
Я разулся, потянулся пальчиком потрогать воду: тёплая ли? – тёплая. Чуть позже искупаюсь. Руфус и Своерад завели коней в реку поить и чистить. Трое наёмников, раздевшись донага, потянули сеть. Будет на ужин жареная рыбка.
Возле брода стоял Милонег. Расшитые сложным узором сапожки по щиколотку утопли в рыхлом песке. Накатившая волна обвила их пеной и водорослями, но витязь этого не заметил. Он, не мигая, смотрел на противоположный берег, даже сделал шаг вперёд. Снова набежала волна, плеснулась на голенище. Я зашёл к витязю со спины, спросил:
– О чём задумался, Милонегушка?
Он ответил не поворачиваясь:
– Завтра… Завтра к полудню нагоним.
19
На ночь мы встали в узкой западине в двух верстах от реки. Дядька Малюта предлагал остаться возле брода, место уж больно удобное, но Гореслав сказал, что если оно для нас удобное, то и другим тоже удобным покажется. Западина выглядела уютно. Обрывистые склоны мягко опутывала лещина, а в самом глубоком месте Сварог создал водоёмину с чистой прозрачной водой. Поганко затеплил костерок, тётка Бабура по обыкновению принялась кухарить. Пока варилась каша, я усадила на землю Борейку, размотала повязку на его ноге, осмотрела рану. Когда мы только собирались в путь, рана выглядела ужасно: гноилась, опухла. Я немного поколдовала, вскрыла гнойник, наложила мазь, и теперь опухоль сошла. Если посидеть пару дней на месте, то Борейка побежит у меня не хуже лошади, вот только времени сидеть не было.
