Такое возвышение класса купцов не замедлило наделить некой гордостью тех, кто от этого выигрывал, а гордость побуждала их пересматривать систему общественных ценностей не без ущерба для родовой аристократии. Как ни процветали дворы сеньоров, как они по-прежнему ни культивировали свой идеал, мечтая о рыцарском совершенстве, покровительствуя поэтам, которые поддерживали их романтические иллюзии и воображение которых было способно на любые блистательные вымыслы и отличалось сентиментальной утонченностью — бюргеры уже судили об этих вкусах со своих позиций. Один анонимный трувер, несомненно творивший в расчете на простонародную среду, находит удовольствие в том, чтобы высмеять тип «благородного башелье», которого салонные романы изображали как воплощение героизма и образец земных добродетелей. Кто такой, задается он вопросом, «благородный башелье»?
[88] и отвечает бурлескным определением. Это, — говорит он, — тот, кто был порожден мечом, кого баюкали на щите и вскормили львиным мясом; тот, кто имеет лик дракона и зубы вепря и чей кулак, обрушиваясь как палица, дробит в прах коней и всадников; тот, кто играючи участвует в турнирах, одним прыжком перемахивает Английское море или Альпы в поисках приключений; кто уничтожает противника небрежным пинком ноги, вынутой из стремени; кто, как на подушке, спит в своем шлеме; кто охотится лишь на медведей и львов; кто, как драже, грызет кончики сломанных мечей, приправляя их наконечниками копий, как горчицей. Вот, — говорит поэт, — герой, который воистину «хранит дух рыцарства» и который должен властвовать на всех землях.
У купца были определенные основания смеяться таким шуткам и с удовольствием их слушать, ведь он по опыту знал, как рискует собственной жизнью, знал о немалых опасностях, сопряженных с его ремеслом.
Мореплавание было опасным не в меньшей мере, чем прибыльным. Корабли, отправляясь в дальние плавания, могли подвергнуться ударам штормов и нападению пиратов. Но и на суше торговля часто была рискованным делом. Купец, — повествует один автор того времени
[89], — разъезжает по городам, замкам, бургам и ярмаркам страны и покупает всевозможные товары. Закупив, он связывает их в тюки: в одном — рыжие беличьи шкурки, в другом — серые, здесь кошачьи, там кроличьи, в прочих — изанбрён, шарлах и разные бумазейные ткани. Но вот он упаковал свои кипы и привез их из далекой земли; и в тот самый момент, когда он подъезжает к своему городу и уже предвкушает барыш, с ним происходит несчастье, разрушающее все его упования: в ущелье или в глухом лесу на него из засады нападают разбойники и отбирают все богатства. И если где-то открывается большая ярмарка, то почти не приходится сомневаться: для того чтобы собрать в одном месте все то добро, что открывается взглядам покупателей и соблазняет их, пришлось приложить немало усилий.
Ярмарка
[90] — дело серьезное: именно там обсуждаются крупные коммерческие дела, но там же находят возможность извлечь доход и всевозможные мелкие торговцы. Однако дела на ярмарке соседствуют с развлечениями: ярмарка — это еще и праздник.
Существовали ярмарки малого и среднего значения, проводившиеся часто и почти повсеместно. Во всех городках имелись площади, обсаженные деревьями, куда каждую неделю или каждый месяц и ежегодно — в день святого покровителя населенного пункта — стекался торговый люд из соседних городков, деревень и хуторов. Но были и большие ярмарки, более редкие. Туда приезжали издалека, и они приводили в движение весь торговый люд на обширных территориях.
Одной из самых знаменитых среди этих больших ярмарок в парижском регионе была ярмарка в Ланди
[91]. Она проводилась в июне, целых две недели, между Парижем и Сен-Дени — вдоль дороги, соединяющей эти два населенных пункта. Эта дорога была одной из главных артерий, по которым циркулировала кровь, питающая большой город. Даже в обычное время здесь непрерывно двигались самые разные торговцы, крупные и мелкие. В мертвый сезон об этом можно было догадаться уже по виду стоящих вдоль нее домов, трактиров, постоялых дворов, таверн, складов и хранилищ. Но особенно она оживлялась, когда солнце вступало в знак Близнецов.
Ярмарка проводилась на территории и в пользу аббатства Сен-Дени, которое собирало пошлину за нее. 1 мая несколько парижских бюргеров, представляющих все парижское купечество, отправлялись на место; там они встречались с прево Сен-Дени. Если тот не являлся на встречу, они доходили до самого аббатства, чтобы найти аббата, в его отсутствие — приора, а в отсутствие последнего — причетника. Прево, аббату, приору или причетнику поручалось распределение торговых мест. Если они этого не делали, бюргеры сами заботились о распределении, и купцы получали возможность занять отведенные им места.
Наступает день открытия. Торжественная процессия, выйдя из собора Парижской Богоматери, направляется на широкую ярмарочную площадь: начинается церемония открытия, в ходе которой епископ благословляет купеческие массы. Во время ярмарки торговля на самом Центральном рынке, то есть массовая розничная торговля, приостанавливается; похоже, одни только суконщики, могущественный цех, порой пренебрегают этим правилом, продолжая даже во время ярмарки торговать в Париже «в открытое окно»
[92]. Сюда приезжают из Шампани, из Фландрии, из Нормандии, из Орлеанской и Осерской областей и из других мест. Здесь представлены все товары. Здесь можно найти всех купцов, торгующих пищевыми продуктами, твердыми или жидкими; всех, кто продает одежду, от роскошного сукна и тонкого белья до поскони и тиртена; всех, кто торгует кожами и шкурами, сафьяновыми изделиями, шорников, седельщиков, кожевников, торговцев лайкой, сапожников, пергаментщиков; всех, кто продает орудия труда, косы, серпы, топоры, колуны, буравы; всех торговцев мебелью; всех, кто продает мясной скот, дойных и вьючных животных; короче, всех, кто живет коммерцией, от богатых ломбардских банкиров и от ювелиров до бедных галантерейщиков, торгующих вразнос разношерстным товаром.
Среди бесконечных лотков, палаток, переносных лавок с соответствующими вывесками, стоят и расхаживают многочисленные покупатели и гуляющие.
