Книга Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого, страница 55. Автор книги Эдмон Фараль

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого»

Cтраница 55

Глава VI.
Развлечения

У средневековых авторов нет ни строчки, где бы они говорили о жарких и холодных временах года, особенно о зиме, иначе как с ненавистью. Зато великое множество лирических поэм начинается радостным приветствием весне. Стужа миновала, настали погожие дни; будем же веселиться и петь! Никто не сомневается, что вступления такого рода были данью литературной традиции и поэтому преувеличивать их значение не стоит; но нет оснований сомневаться и в том, что истоком этой традиции было живое и искреннее чувство радости оттого, что небо над тобой стало милосерднее. Сильная жара и сильный мороз приятны только тем, у кого есть возможность защититься от них; любовь к ним — роскошь, возможная лишь во времена, когда благодаря материальной культуре уровень комфорта повышается. Слабые возможности ремесла, посредственное отопление, дома без стекол, сельское хозяйство, рабски зависимое от природных условий, делали людей прошлого намного чувствительнее, чем мы, к смене времен года, диктовавших им ритм жизни, даруя жизненные блага или отказывая в таковых.

Зимой они любили лишь то, что заставляло о ней забывать: доброе полено в очаге, свинину, жареную на углях. Весна же — время избавления и надежды. Ее приход праздновали, как древние, с ликованием, восторженно и бурно, преисполнившись желания жить и радости жизни. В первый день мая все шли в лес, чтобы там «искать май». Там плели уборы из листьев и возвращались по домам с охапками свежих веток и цветов, которыми украшали двери. Танцевали, водили хороводы и кароле, в которых участвовали прежде всего девушки и молодые женщины. Это были праздники «майских календ», «майероли» [294].

Когда вновь приходила хорошая погода, сеньоры, бюргеры и вилланы, все по-своему, наслаждались ею в лугах и фруктовых садах.

Могущественный князь, на свой манер приветствуя весну, выезжал со всем двором из замка и разбивал шатры на лоне природы. Его рыцари, если им это нравилось, охотились; те же, кому это грубое занятие было не столь по душе, находили на цветущих полях другие развлечения. Под полотнищами шатров, на земле, устланной душистыми травами, ставили ложа, на которых можно было задержаться надолго. Поднявшись, все шли босиком, развязав рукава и обнажив руки, производить утренний туалет к чистым источникам по соседству; обедали в обществе дам; потом пели, играли в кости, в шахматы и танцевали на лужайке [295].

Радость общения с приветливой природой тогда ощущали столь живо, что литература того времени изобилует описаниями полных очарования садов. Часто к этому примешивалось немало фантазии и вымысла, но ведь воображение авторов отталкивалось от искренних чувств. Чудесный поэт, изысканный Гильом де Лоррис, чьему перу принадлежит первая часть «Романа о Розе», рассказывает, как во сне он видит себя в дивную пору обновления природы шагающим прочь из города, чтобы послушать в полях щебетание птиц и найти прекрасный сад бога Любви. Вот он идет вдоль журчащей речки, чьи быстрые и прохладные воды струятся на фоне светлой гальки, и вступает в волшебный сад, на охране которого стоит строй аллегорических статуй. В нем распевает племя музыкальных птичек, и их там больше, чем во всем Французском королевстве. Именно здесь царит бог Любви, окруженный двором из юных кавалеров и дам, танцующих народе и поющих песни. Они одеты в сверкающие богатые ткани — парчу и сиглатон; на груди у них мерцают драгоценности, а их белокурые волосы украшены венками из золотых цветов. Приятная тень сосен, кедров, шелковиц дает им прибежище для бесед. На ветвях гранатников, орешника, миндальных деревьев висит множество плодов и пряностей. Здесь есть

Айва и персики,
Каштаны, грецкие орехи, яблоки и груши,
Мушмула, белый и черный терн,
Свежие румяные вишни,
Рябина, рябина-ария и лесные орехи.

А еще высокие лавры, и оливковые деревья, и кипарисы! и ручьи, журчащие в свежей и густой траве, среди фиалок и барвинков! А хрустальный фонтан, в который некогда смотрелся Нарцисс!.. Не было нужды в Нарциссе, чтобы дать нам понять: мы в стране иллюзий, в «раю» бога Любви. Но поэт, описавший сей рай, сделал это в выражениях, не в меньшей мере, чем об искусстве владения александрийским стихом, говоривших об его искреннем восхищении цветущей и распускающейся природой.

Другой поэт, рассказывая о приключениях на Востоке двух детей, любящих друг друга, описывает сад вавилонского эмира [296]. Там, разумеется, тоже страна чудес. Опоясывающая сад стена вся расписана золотом и лазурью; зубцы ее охраняют волшебные птицы, сделанные из бронзы, которые при малейшем дуновении ветра принимаются петь так сладко, что тигры и леопарды, заслышав их, смиряют свою ярость; в саду — живые птицы: дрозды, степные жаворонки, соловьи, зяблики, иволги, которые радостно призывают к любви; райская река катит в своих водах драгоценные камни — сапфиры, рубины, яшму и топазы. Здесь растут, усыпанные цветами, все деревья, какие можно вообразить: эбеновые деревья и платаны, смоковницы и персики, рябина-ария и орешник, и все, дающие пряности и благовония: перец, корицу, гвоздику, галингу [297] и куркуму. Птицы поют так влюбленно, а цветы благоухают так нежно, что кажется, будто ты на небесах. В Иль-де-Франсе подобных садов никогда не было, но, может быть, нужно быть поэтом из Иль-де-Франса с его любовью к захватывающим и пленительным зрелищам, которые предоставляет природа, чтобы выдумать и описать такой сад.

Если перейти к более низкой прозе, то все парижское население использовало погожие дни, чтобы выбраться за стены города. Парижане любили Сен-Жерменский луг, расположенный неподалеку от аббатства, где они прогуливались, танцевали, а порой и устраивали драки [298]. Они часто посещали и предместье Сен-Марсель, расположенное в другой стороне. Выйдя из города и миновав аббатство Сент-Женевьев, они испытывали искушение заглянуть в таверны, расположившиеся уступами на склоне «Горы» [299], покрытой садами и фруктовыми деревьями, а ниже — в кабачки с обвитыми зеленью беседками, «feuillies», выстроившиеся вдоль берега Бьевры. Именно там в 1229 г. одним прекрасным февральским днем — весной еще и не пахло — начались события, которым предстояло войти в историю Парижского университета. Студенты, выпив, отказались платить трактирщику; началась драка, и их побили. На следующий день они вернулись, разгромили таверну и ранили трактирщика и еще нескольких бюргеров. Вследствие жалобы, которую получил прево Сен-Марселя, их арестовали и сурово покарали. Регентша Бланка Кастильская велела привлечь их к суду и наказать; магистры университета, собрав делегацию, явились к ней с претензиями, утверждая, что светская власть нарушила хартию Филиппа Августа, даровавшего университету привилегию, согласно которой любой его член подлежит только церковному суду. Не добившись своего, они устроили забастовку, прекратив лекции [300]; и именно во время их забастовки доминиканцы получили две кафедры в университете — допуску этих монахов к обучению студентов помогло удачное стечение обстоятельств, после чего и началась долгая распря между белым и черным духовенством, более четверти века терзавшая Парижский университет.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация