– Пойдем, посветишь телефоном, когда я буду брать барьер!
Башмачков перебрался на свой балкон через перегородку, подцепил гребенку на двери, вошел в номер, включил свет, обошел комнату по периметру, заглянул в туалет и через пару минут перелез обратно. Он был в ярости:
– Вот сволочи! Представляешь, погром в номере устроили! Уронили стул, вывернули корзину для бумаг… Лин, прикинь: они что-то искали, суки, но в итоге ничего не взяли!
– Ох, Башмачков, боюсь, они искали тебя!
Башмачков разжал руку, и на кровать упал синий стеклянный шарик.
– Ой, что это? – Лина вытаращила глаза.
– Если бы я знал, – пожал плечами Башмачков. – Ума не приложу. Зачем кто-то притащил в мой номер этот дурацкий шарик?
– Наверное, кто-то любит медитировать, – задумчиво сказала Лина, – он таскает шарики в кармане, а когда нагибался, обшаривая мой номер, шарик выпал. Другого объяснения у меня нет.
Сон слетел с Лины и с Башмачкова, словно пенка с молока. Самодеятельные детективы до утра делились соображениями и догадками и забылись тревожным сном только на рассвете.
Стихи на поражение
За ужином Мария Кармини сделала устное объявление:
– Господа, жду вас в 20 часов в Малой гостиной на мой творческий вечер.
– Извините, я прийти не смогу, должен поработать над рукописью, – сказал Егор Капустин.
– Коллеги, отговорки не принимаются. Если не придете – обижусь, – заявила Кармини таким тоном, что все поняли: не пойти на вечер себе дороже.
– Мероприятие надолго? – деловито поинтересовалась Кира Коровкина.
– Сколько люди захотят меня слушать, столько и буду читать, – заявила Кармини голоском, который внезапно из хрустального стал стальным.
– Пожалуйста, не больше часа, – попросила Кира. В ответ Кармини испепелила ее полным презрения взглядом:
– Мои стихи важнее обывательской болтовни в баре.
Всем поневоле пришлось с ней согласиться.
Лина и Башмачков вошли в малую гостиную и переглянулись: половина стульев осталась свободными. Над роялем криво висел самодельный баннер, изготовленный на скорую руку: «Вечер любителей поэзии».
Поэтесса, как и положено приме, задерживалась. Наконец явилась, одетая в черную бархатную юбку и белую блузку, которую освежал алый с белым рисунком платочек. Миниатюрное телосложение, торжественный черно-белый наряд и треугольный платочек на шее делали Кармини похожей на пионерку. Поэтесса облокотилась о рояль и принялась нараспев читать стихи о любви. Стальные нотки, нередкие в ее голосе, теперь волшебным образом переплавились в хрустальные.
«Давай сядем весной в трамвай!». – предлагала поэтесса лирическому герою, но тот был коварен и на трамвае кататься не желал.
«И мама твоя, и собака твоя, и даже теща твоя мне будут рады», – звенел окрепший голосок поэтессы в Малой гостиной.
– Ну, теща вряд ли, – пробасил Егор Капустин, и Кармини испепелила его в ответ презрительным взглядом.
В гостиную впорхнула администраторша Милана в том самом декольтированном платье, открывавшем татуировку на плече, в каком она встречала в первый день гостей. Девушка села за рояль и стала тихонько наигрывать Шопена под мелодекламацию Кармини. Это сразу же возвысило чтение стихов до уровня культмассового мероприятия. Когда публика устала аплодировать и начала украдкой поглядывать на часы, в зал внесли букет алых роз. Кармини поблагодарила улыбкой безымянного поклонника и послала ему в конец зала воздушный поцелуй. Все головы повернулись в его сторону. У входа в малую гостиную стоял мужчина лет сорока пяти. Он был элегантно и дорого одет, но вот взгляд… Колючий напряженный взгляд, не соответствовавший лирической программе вечера, выдавал в незнакомце много повидавшего человека. Возможно, даже совершившего «ходку» в тюрьму.
– Дааа, странный поклонник у поэтессы. Кажется, я его где-то видела. Этот тип не слишком сочетается с трепетностью и ранимостью нашей голубки. Интересно, кто это? – спросила Лина.
Башмачков в ответ лишь пожал плечами.
Слава дороже денег
Выступления перед публикой всегда заряжали Марию Кармини небывалой энергией. В крошечном тельце пробуждались мощные силы, и она принималась читать стихи, совершенно не заботясь о реакции слушателей. Огонь тщеславия сжигал Машу с ранних лет. Она родилась в Москве, в семье инженеров. Миллионы таких же толковых, деятельных и ироничных технических интеллигентов наполняли в брежневские и горбачевские годы столичные НИИ и КБ. Структурированный, размеренный и надежный мир родителей всегда казался дочери серым и скучным. То ли дело – писатели и поэты, проживавшие в Дуделкино! Маша частенько ездила туда на электричке с подружками, чтобы хоть одним глазком взглянуть на знаменитостей. В то время дуделкинцы были кумирами читающей публики, поскольку люди тогда еще не забросили книги ради сериалов.
Девочка научилась читать очень рано, и рифмованные строки заворожили ее. Поэзия приняла ее в свои объятья, словно ласковое Черное море в Коктебеле. Кстати сказать, Маша с пяти лет плавала прекрасно, и моря совершенно не страшилась. Ей нравилось, что ее кумир Анна Ахматова тоже в юности плавала, как рыба.
В школе Маша уже читала со сцены длинные стихи поэтов Серебряного века. Их мысли и образы причудливым образом переплавились в ее миниатюрной головке, и однажды девочка написала первое стихотворение. Родители послали стихи дочери в центральную газету, и случилось чудо: сердца миллионов читателей горячо откликнулись на криво написанные детские строчки. Стихи крошечной девочки-вундеркинда умилили даже профессиональных поэтов, учуявших острым нюхом свежесть таланта. Машу стали приглашать вместе с родителями на поэтические вечера в столице. Люди в зале плакали от умиления, когда миниатюрное существо с огромными белыми бантами и оттопыренными ушками, розовыми в свете софитов, поднималось на сцену и читало пару бойких четверостиший, написанных в честь бенефиса очередного маститого поэта, ныне почти забытого. Герой вечера брал чудо-ребенка на руки, и зал взрывался аплодисментами. Имя Маши вскоре стало известно самым преданным любителям поэзии. Быть в центре внимания девочке очень понравилось. Скучные будни какой-нибудь «нормальной профессии», напротив, совершенно не прельщали. Родители огорчались, но ничего не могли поделать с железной волей, заключенной в хрупком тельце их талантливой дочки. Маша с юности впитала в себя штампы, которыми дуделкинская молодежь перебрасывалась между собой: «Главное – попасть в Литинститут к хорошему мастеру; пора вступать в молодежную секцию Союза писателей; хорошо бы издаться в серии «Молодые голоса» (тоненькие книжки со стихами печатались тогда в издательстве «Молодая Гвардия»); серьезная заявка на книгу – большая подборка в «Дне поэзии»». Ну и все в таком же духе. Как отличался этот мир от скучной работы Машиных родителей!
Маша рано поняла: главное – стать своей в литературном сообществе. Тогда о дальнейшем творческом и жизненном пути можно не беспокоиться. Молодую и талантливую поэтессу Марию Кармини будут издавать, платить гонорары, рано или поздно начнут приглашать на литературные вечера и награждать премиями. Это все-таки приятнее, чем сомнительная посмертная слава. Старшие коллеги будут покровительствовать, аплодировать в ЦДЛ ее стихам и помогут устроиться в редакцию толстого журнала, хотя бы в отдел писем, или секретарем к маститому поэтому или писателю. Работа секретаря считалась в то время непыльной, правда, и зарплата была крошечной, за счет Литфонда. Зато диковинный для того времени труд «на удаленке» и ненормированный рабочий день казались молодым обитателям Дуделкино весьма привлекательными бонусами, потому что когда-то ведь нужно и писать стихи, повести и пьесы.
