Гость коротко глянул на нее, усмехнулся про себя и пояснил:
— Отец после девяносто первого года остался как бы не у дел. Знаете, такое со многими случилось… — И, дождавшись сочувственного кивка слушателей, продолжил: — Сначала болел, теперь поправился. Но, разумеется, пришлось выйти на пенсию. По дому слоняется, руководит процессом приготовления обеда. В кастрюли заглядывает, мать изводит. По три раза спрашивает: «Суп солила?»
— Да ты что? — ужаснулась Светлана. — А дача как? Он же обожал все эти дела — цветочки, огурчики… — Она ловко и быстро накрывала стол к ужину, приносила блюда с горячим, а сама все никак не могла насмотреться на Сергея.
— Дачи больше нет. Она ж была государственная, и ее, конечно, отобрали. Поездки на курорты, в ведомственные санатории также отпали. Осталась городская квартира, надежды на мою карьеру — и все. Вот так. Закат империи.
Сергей держался бодро, энергично, с подчеркнутой веселостью. Он был в хорошей форме: в дорогих джинсах, при швейцарских часах, от него веяло свежим запахом изысканного мужского парфюма. У него еще не кончились деньги, заработанные в Китае, и он с шиком тратил их на себя, посещая дорогие московские магазины и тусовочные места, которых прежде в столице днем с огнем было не сыскать. Все в его облике, казалось, так и кричало: у меня все еще впереди! Меня нельзя не заметить! Я буду успешен!..
Вскоре разговор, как это принято в российских домах, перешел на политику. Суждения гостя были взвешенными и внушительными. Он вращался в той среде, где об этом много говорилось, и вообще политика была отчасти его прямой профессией. Он хладнокровно говорил о людях поколения своего отца — некогда крепко сидевших в высоких креслах, а потом смытых волной новых российских аппаратчиков. Рассказывая о тех немногих благах, которые остались его отцу, в частности о медицинском обслуживании, правда теперь по низшей категории, Сергей дал понять, что отец его обижен, озлоблен. И все-таки Пономарев-старший, опытный дипломат с большой выслугой лет, выжил, не покончил жизнь самоубийством, как некоторые его коллеги, старая гвардия дипломатов и цековских работников. И даже когда его опыт, хотя бы в роли консультанта, оказался почему-то никому не нужен и предавшая отчизна продолжала его обижать, отец все же не сломался.
Кое о чем, разумеется, Сергей умолчал. Например, о том, что сам почувствовал полнейшее бессилие отца в те дни, когда произошел путч. Еще будучи в Китае, Сергей понял, что теперь его отец не более чем обыкновенный мыльный пузырь, который только и может раздувать щеки. Вне мощной государственной поддержки, вне структуры, которой Пономарев-старший был до конца предан, семья осталась практически без средств к существованию. Но об этих деталях друзьям знать было не обязательно, и Сергей рассказывал о несправедливостях, постигших его семью, без излишней искренности, но зато с таким жаром, что Антон и Светлана приняли весь рассказ за чистую монету и близко к сердцу. Хотя речь шла о круге людей, которых тот же Антон, например, терпеть не мог — он считал их стопором прогресса, они только мешали другим жить и работать, — но все же это были родители близкого друга, и он от души сочувствовал им.
Как-то так получилось, что разговаривали за уютным, накрытым всякими вкусностями столом, в основном, мужчины. Светлана была оживленной, но в беседе почти не участвовала, молча выполняя обязанности хозяйки. «Надо же, ни придирок, ни едкости, ни скандала, — невольно удивлялся про себя Антон. — И ведет себя вполне прилично. Вот что значит привычный круг общения и старая дружба!..»
Часа через два, извинившись, Антон поднялся из-за стола, пообещав скоро вернуться. Ему нужно было уложить спать Костика — мальчик бывал по-настоящему счастлив, когда отец находился дома, и требовал перед сном только его.
Но едва дверь в детскую тихо и плотно затворилась, Сергей и Светлана взглянули друг на друга, получив, наконец, возможность, о которой каждый из них только и думал на протяжении всего вечера. Сила, толкавшая их друг к другу, была сильнее доводов разума и страха быть застигнутыми; то была сила страсти, сила неутоленного до сих пор желания, сила воспоминаний. Сергей подошел к Светлане, обессиленно опустившейся на стул вместе с тарелкой, которую она в этот момент держала в руке, встал перед ней на колени и, притянув к себе, обнял, зарылся носом в пышные волосы. Она была его женщиной. Нет, не так: его любимая женщина. И он ничего не мог с этим поделать.
— Как ты живешь? У тебя все в порядке? — спросил он тихо.
Она молча кивнула, не в силах произнести ни слова и только сглотнув тяжелый комок в горле, мешавший ей говорить.
— Поговорить надо, — так же тихо продолжил гость. — Я позвоню тебе завтра. С утра. Ты будешь одна? — Он быстро отпрянул и сел на свое место.
— Буду ждать, — одними губами ответила Светлана.
И они заговорили о посторонних предметах, об общих знакомых. И вновь получалось так, что говорил в основном Сергей — уверенно, с апломбом, щеголяя знаниями и твердыми суждениями обо всем на свете. Когда возвратился Антон (Костик обычно засыпал быстро), Светлана, сославшись на усталость, почти сразу оставила мужчин. А старые друзья проговорили почти до утра. Как ни странно, им по-прежнему было легко друг с другом. Антону — потому что он высоко ценил дружбу и ни о чем не догадывался, а Сергею — оттого, что он ни в чем не считал себя виноватым перед мужем Светы и определенно рассчитывал извлечь из их отношений какую-нибудь выгоду…
Глава 3
Их роман вспыхнул с новой силой.
Пономареву необязательно было ходить на службу каждый день к девяти часам, можно было явиться и попозже, после обеда — его отдел переживал реструктуризацию, и будущность всех молодых клерков от дипломатии была неясна. А потому у него образовалась масса свободного времени.
Сначала, соблюдая осторожность, они встречались тайно, исключительно в первой половине дня, в квартире Светланиной матери. Потом понемногу начали утрачивать бдительность; их новым приютом стала маленькая квартирка Сергея, наконец приобретенная им, а затем и многочисленные кафе, ресторанчики, кофейни, где они рисковали быть увиденными знакомыми, но почему-то уже не опасались этого.
Светлана словно проснулась. Ее апатию и постоянное недовольство жизнью будто рукой сняло. Она оживилась, глаза ее засияли мягким и таинственным светом, как бывает с женщиной, которая любит и любима. С Костиком она стала терпеливей и снисходительней, да и с Антоном не так остра на язык, не так груба. Она уже не срывалась на крик при каждой проказе ребенка, научилась доходчиво объяснять ему его ошибки и провинности, а с мужем могла быть даже приветливой.
Молодая женщина и раньше тщательно следила за своей внешностью, а теперь вообще принялась с удвоенной энергией посещать портних, парикмахерш и маникюрш. Светская жизнь была заброшена; на все приглашения подруг посетить тренажерный зал или выпить чашку кофе в модной кофейне она неизменно отвечала, что занята, вот разве как-нибудь в другой раз. Свидания с любовником заменили ей все — рестораны, вернисажи, ночные клубы и сборища на дачах.
