Оказывается, интуитивно она и раньше его чувствовала…
Но не будешь же с кулаками бросаться на взрослого дяденьку или тетеньку, чего доброго, в тюрьму посадят! И про приступы догадались, начиная сторониться. Иногда специально дразнить, чтобы увидеть, как это происходит. Сначала о болезни разболтали по всей школе Нинка и Ленка. Как-то вдруг, в один день, вокруг стало пусто, а девочки перестали с нею разговаривать. А если она на перемене к ним подходила, смотрели с ужасом, будто она заразная. Ей стало страшно и больно, но зато она останется дома, с матерью и Николкой, и нет забора, через который не перелезешь!
Глава 11
Любка с тоской смотрела на звезды. Крупные, они равнодушно взирали на то, что творилось в подлунном мире. Два волшебника ушли, а вместе с ними все, о чем она могла мечтать. Но каждый раз, как проходил слушок, что видели волков, невольно прислушивалась, обращая внимание на все мелочи.
У нее не осталось на память даже портфеля, который кто-то изрезал бритвой.
В школе.
От воспоминаний защемило сердце, навернулась непрошеная слеза. Она уже не верила в придуманную ею сказку. И снова Любка подумала, что в жизни нет ничего, за что бы она могла держаться. Ни в школе, ни дома. Пожалуй, она уже верила матери, которая говорила, что стало бы легче, если бы не было ее. А если и не верила, как могла доказать, что это не так? Каких только обидных слов не придумывала мать, чтобы плюнуть в нее, а потом могла спокойно начать разговаривать, как будто ничего не случилось. А она в это время лишь смотрела на нее, потому что в груди не оставалось жизни – только боль и отчаяние.
Любка размазала слезы, сидеть в сугробе было холодно.
И голодно.
И с тоской подумала о том, что мать с Николкой уже, наверное, истопили печку и испекли картошку, и ждут ее, укрывшись теплым одеялом. Ей пока к ним было нельзя, свет в окне еще не погас. А значит, отчим не уснул и в любой момент может пойти их искать.
Теперь они жили в другом доме, недалеко от центра села. Переехали сразу после смерти бабушки. Она как раз пошла во второй класс. Раньше они жили на одном конце села – тот угол села еще считался самостоятельной деревней, которая однажды примкнула к центральной усадьбе, а сейчас дом стоял недалеко от центра, но тоже почти на краю. До крутых угоров, поросших соснами, где село заканчивалось, осталось шесть домов. Дом был старенький и маленький, без бани, без колодца, с покосившимися окнами и гнилыми бревнами – много хуже того, который они продали. Колодцев тут никто не копал, пользовались колонками. А бани у них и в старом доме не было, ходили к дяде Андрею, пока бабушка была жива. Но в последнее время мыться приходилось дома, между дядей Андреем и матерью пробежала кошка. А здесь баня была казенная, и близко, минут пятнадцать. Она Любке понравилась: воды навалом, и мойся хоть целый день, а еще недорого продавали веники.
Дом мать продала и теперь жалела. Говорила, что это из-за нее пришлось переехать, что будто бы она слишком часто бегала к дяде Андрею…
Даже пройти через их огород на поле, по которому ребята ходили в школу, в последнее время стало считаться, будто она уже пришла в гости. Этого понять она никак не могла. По их огороду тоже нет-нет, да ходили, но ни матери, ни ей в голову не пришло бы поставить это соседям в вину. Просто так было ближе. А то, что двоюродные братья Сережа и Леша, да и бабушка, пока была жива, ее угощали, так ведь сама ничего не брала. К тому же, она, наверное, угощала их чаще, таская из дома шаньги.
И чтобы не говорила людям мать, Любка была уверена, просто дядя Андрей потребовал вернуть долг… Но зачем же чернила ее? Теперь уже на новом месте, все так и думали, посматривая на Любку с неприязнью, будто ждали, что она обязательно начнет доставлять им неприятности. Перед людьми мать выгораживала дядю Андрея, чтобы думали, будто она живет с ним дружно. Тогда почему она продала свой дом и смогла купить только этот, который и домом-то не назовешь?
И снова жаловалась, что нет денег.
Отчим появился в доме на первое мая позапрошлого года, она как раз заканчивала третий класс, а на девятое мая переехал к ним со своими вещами.
Привела его все та же Нинкина мать, которую Любка ненавидела всею своею душою, как и Нинку. После того, как они переехали, переехала и Нинка – и теперь они жили на соседней улице в финском доме, построенном из камня. Отчим только что вернулся из тюрьмы, жить ему было негде. В тюрьму его посадили на десять лет, за убийство человека табуреткой, но вернулся на два года раньше – выпустили за хорошее поведение. Но сам он вину не признавал, жалуясь, что тот на него набросился, а он только защищался, и его оболгали.
Мать поначалу не то, чтобы обрадовалась, но как-то расцвела, все же теперь в доме был мужик. Старалась создать уют: повесила новые шторы, помыла окна и прокопченные бревна, намекая, что надо бы обить их фанерой, чтобы было теплее, и поклеить обоями, как у людей.
Отчим никогда не говорил матери ни да, ни нет, лишь раздражался…
Любка тоже первое время гордилась, теперь у нее как бы был отец. Уже год, как в школе начались неприятности, и она все еще пыталась наладить с ребятами отношения. И то, что за нее есть кому заступиться, придавало уверенности. Сначала все так и было – бить ее перестали. Раза два отчим купил им с Николкой яблоки, подшил сапоги. Конечно, пьяный отчим ее настораживал, ей было стыдно, что он пускал слюни, совсем, как она во время приступа, скалил рот и жаловался, что жизнь не удалась – но старалась не показывать вида. Во-первых, она тоже болела, а во-вторых, отца у нее никогда не было, но она видела, что многие пьяные ведут себя так же, а в-третьих, мать теперь сама попивала вместе с ним и иногда Любку хвалила, чтобы она отчиму тоже понравилась.
Но продолжалось это недолго…
Месяца через два, когда у них в доме сидело много народа – правили дом, меняя гнилые бревна, – отчим выбежал на улицу и вернулся с топором, пригрозив всем выпустить кишки. Кто-то вырвал у него топор и бросил, а после люди разбежались кто куда. Любка в это время как раз мыла в ограде посуду. Мать начала его успокаивать. Сначала он вроде бы успокоился, а потом схватил ее и начал бить, повалив на землю и пиная ногами. Мать не могла даже вскрикнуть, только охала и хрипела.
И она набросилась на него сзади, намертво вцепившись в ноги. Мать отчим пинать перестал, вышибая дух теперь уже из нее – но Любка ничего не чувствовала, тело снова было не ее.
А потом начал искать брошенный топор, волоча ее за собой за платье…
Пока он шарился в траве, мать успела подняться на ноги. Прихрамывая, бросилась бежать.
Заметив, что мать далеко, Любка со всей силы вцепилась зубами в руку отчима, прокусив до крови. Он на мгновение взвыл, выпустив ее и прижав руку к себе. Бегала она быстро, в школе никто не мог ее обогнать, кроме мальчиков и девочек из старших классов – она догнала мать на повороте и обернулась – отчим за ними не погнался, остановившись у калитки.
