Соседи выслушали сбивчивый рассказ матери с непониманием.
– Война что ли? – удивилась соседка. – Нормальная девка… При такой-то жизни! Подумаешь, слюни текут… А у кого они не текут? Надо врачу ее показать. Рот все время открыт, носом совсем не дышит. Видно же, сломан, била ты ее, Тина.
– Смотрели уже, – досадливо отмахнулась мать. – Ставят, что я болела. Да и роды были тяжелыми. А я вот вспомнила, упала с лошади, сильно живот болел. Калекой, поди, ее сделала. Что уж я, не зверь же, за волосы таскала, но ломать-то не стала бы.
– Все может быть. Она у тебя не дура, у нее что-то с нервной системой.
– Нас и били, и работать заставляли, и мешки таскали… Я в ее годы уже нянькой в людях жила. Все бы были калеками! Люди умеют воспитывать, а я не умею, – мать тяжело вздохнула, оправдываясь. – Надо было придушить, когда родилась. Сразу же было понятно, что ума нет… Говорить начала после четырех лет. Изверга еще не было, что уж на него-то валить. Я привыкла, а людям неприятно на нее смотреть, – заступилась она за отчима.
– А ходить? – поинтересовалась соседка.
– Пожалуй, тогда же, – ненадолго задумалась мать. – Она и видеть-то не видела… Глаза у нее были ровно как неживые…
– Это, Тина, церебральный паралич. Она себя не контролирует. Скажи спасибо, что поднялась и в школу ходит! Обычно с таким диагнозом сразу бросают, они олигофренами становятся. Учится-то она у тебя как?
Мать пожала плечами, наморщив лоб.
– Читает много. Пока по голове не треснешь, не услышит. Порой ору под ухом, а ее как будто нет. А про школу даже не интересовалась… Не знаю, надо спросить…
– Не умно ты, Тина, ее воспитываешь, надо побольше внимания уделять. Может, прошла бы болезнь, – укорила соседка.
Любка заинтересованно прислушалась, навострив уши, незаметно отвернулась, пощупав нос. И вправду, маленький, курносый, с горбинкой в одном боку, постоянно чем-то забит. Дышать она им не умела, а если и дышала, то тяжело. Пыхтела и сразу начинало невыносимо свербеть, так что не было сил терпеть, и не хватало воздуха. Дышать через рот она привыкла, ей это казалось так же естественно, как моргать или глотать.
Соседка работала медсестрой в больнице, ей можно верить. Ничего подобного о своей болезни Любка раньше не слышала. Но вряд ли паралич – парализованная бабушка сначала ходила с табуреткой, а потом лежала неподвижно. Врач тыкал бабушку иголкой, а она ничего не чувствовала. А ее ноги и руки лишь иногда переставали слушаться и висели как плети, ослабнув совсем, так что она не могла их поднять, или тряслись с такой силой, что могла себя ударить, и гнулись с огромной силой, когда хотела пошевелить пальцами. Но она их все равно чувствовала, даже легкое касание. И ноги – бегала она быстро, они отказывали потом, когда понимала, что не догонят, или, например, когда думала, что снова или побоится вдарить Инге, или ослабеет и не хватит сил поднять портфель в нужный момент… Если был паралич, он не мог прийти и уйти по желанию. Болезнь была, но другая.
Любка пересела на табуретку, поближе к кухне, но соседка и мать перевели тему.
Любка расстроилась, неплохо бы, если бы мать знала, что с нею происходит. Мать в болезнь не верила, считая Любку ненормальной, дурой, плохо воспитанной. Как все. Никто и не задумывался, как страшно, когда не понимают, что ты и тело не одно и то же.
На работу Любка шла в глубокой задумчивости. Неужели была такая болезнь, когда ничего не болит, а все равно человек болен?
Про отчима думать не хотелось. Он как будто специально выживал их из дома, внезапно раздражаясь и набрасываясь теперь даже трезвый. Понятно, что он выгонял их, чтобы угодить Нинкиной матери…
В школу Любка шла со страхом, с холодом в низу живота. И так понятно, что ее будут бить. Перед дверью она остановилась. Звонка еще не было, но в коридоре было пусто. Она открыла дверь и ни на кого не глядя прошла за парту, поставила портфель. Приход ее не остался незамеченным.
Лишь Инга старалась не смотреть, уставившись в учебник.
Портфель выдернули, он пошел по рядам. Для Любки это было не в новинку. Она каждый раз собирала свои вещи по классу, после того, как приходил учитель. Доставлять классу удовольствие смотреть, как она кидается на всех и пытается что-то отобрать, она не собиралась. Но без портфеля было некомфортно, сразу стало нечем заняться.
Ее обступили.
Сколько стояло одноклассников позади, она не знала, но чувствовала кожей, что пространство стало плотным. И трое спереди. Любка не смотрела на всех. Этой минуты она ждала и готовилась. Теперь для нее существовал только вожак. Удар сзади на мгновение отключил ее, но она тут же вскочила, наступая на Ваську, который был выше ее на целую голову.
Еще один удар… ждать было нельзя, врагов слишком много. Слепая ярость притупила чувство боли.
Любка резко взмахнула рукой и ударила.
Удара Васька не ожидал. На мгновение он опешил и нагнулся, схватившись за лицо. Любка согнула ногу и выпрямила, ощутив, как помощь пришла в виде силы, которая внезапно стала союзником. Васька отлетел к стене, отброшенный ударом ноги.
Те, кто нападал сзади, похоже, тоже растерялись, отступив…
Заметив, что Васька пошевелился, Любка с криком набросилась на него, толкнув и подмяв под себя.
Наверное, класс находился в ступоре. Звонок прозвенел, но его не слышали. Васька пришел в себя и теперь бил Любку, не останавливаясь, а она не обращала внимания на удары, рвала его лицо. Ударить, как в первый раз, уже не получалось. Не было уверенности. Сила, которую она почувствовала, не давала силы ее рукам и удары получались мягче, чем планировала – начиная от шеи через позвоночник, в тело потекла слабость. Снова начинался приступ, и она не могла его остановить. И все же, она не попятилась и не спасовала, не давая Ваське подняться, как когда нападала на отчима…
– Что здесь происходит? – крик пронесся по классу. – Немедленно прекратить!
Голос классной вывел всех из ступора. Она схватила Любку сзади, оттаскивая от Васьки, помогла ему подняться. Из его разорванной щеки хлестала кровь, рубашка порвана, выдранные волосы на пиджаке висели клочьями. Любка выглядела не лучше, у нее был разбит нос и губа, сильно болела щека, глаз почти не видел.
Учительница оттолкнула Любку, проверяя Васькину рану.
– Заняться больше нечем? – голос у Геотрины Елизаровны охрип и истерично визжал. Ее трясло, – Вас обоих исключат из школы… Подними портфель, все время у тебя что-то валяется…
– Я сама его бросаю? – огрызнулась Любка, собирая разбросанные книги и тетради.
– Это просто невозможно слушать! У меня никогда не было такого ученика… Нет ни одной оперативки, где бы речь не завели о тебе! – повысила голос классная. – В прошлый раз – драка, вчера – драка, сегодня – драка, ты всегда с кем-то конфликтуешь! Уроки не делаешь, на физкультуру не ходишь, в пионеры тебя не приняли, никакой общественной работой не занимаешься, одеваешься… Неужели нельзя погладить платье? На тебя все учителя жалуются!
