– Нет, в книжке прочитала… – Любке не нравилось, когда на нее кто-то пялился, да еще из школы. Когда за нею подсматривали, все получалось вкривь и вкось. – Ты что тут делаешь? Дом быта сегодня не работает, а почту три часа назад закрыли.
– Я знаю, – по-будничному сообщила Инга. – Я… Я к тебе пришла.
– Зачем? – у Любки отвисла челюсть – половую тряпку она чуть не выронила, успев сообразить, что почти не держит ее.
– Ну… – Инга как-то неопределенно пожала плечами. – Просто… Мы от Аллы Игнатьевны открытку на праздник получили, она передает тебе привет.
– А… ну, ей тоже… – раздосадовано произнесла Любка. Любимая учительница теперь отписывалась двумя словами и очень редко. – Мы почти не переписываемся уже, – буркнула Любка. – Я пишу, а она не отвечает. В смысле, отвечает, но как будто не читает моего письма. Наверное, не читает.
Инга покачала головой, поднимаясь до Любки.
– Нет, это не так, ты на нее не обижайся. Может, и не читала… У нее ребенок родился, а жизнь… Не все так хорошо. Наверное, она просто не хочет никому рассказывать. Нам она тоже давно о себе не пишет. Муж у нее… козлом оказался.
Любка почувствовала, как сердце пронзила боль. Не мигая, она смотрела на Ингу, изучая ее лицо. Похоже, не врала. Во всяком случае, радости во взгляде не было. Сразу, как Алла Игнатьевна уехала, она писала ей раз в неделю. Писала бы чаще, но не хотелось надоесть. Старалась, чтобы письма были оптимистичнее, больше рассказывая не о своей жизни, а о том, что думает. Месяца три учительница ей отвечала, давала разные советы, и вдруг писать перестала. Письма стали короткими, как будто отписывалась, или просто приходила открытка, а с августа не было ничего, как будто она про нее забыла. Насильно мил не будешь, Любка тоже постаралась больше о ней не думать.
– А ты откуда знаешь? – быстро спросила она.
– От ее родителей. Они ездили к ней в Мурманск. Им она тоже не отвечает на письма. Мама ездила в город, заходила к ним переночевать, – Инга вздохнула. – Он страшно ревнует…
– Ужас! – бледнея, выдохнула Любка, вспомнив отчима и чувствуя, как похолодело и омертвело в груди.
– Почему же они ее не забрали? – с болью в голосе спросила она, понимая, что, наверное, нельзя было.
– У нее ребенок маленький. Куда она сейчас? – пожала Инга плечами.
– Бред, разве родители не могут ей помочь?
– Нет, у нее мама болеет. Очень сильно. Им самим помощь нужна.
Любка бросила тряпку, поднялась на пролет, отвернулась к окну, переживая горе в одиночестве. Этого не должно было быть! Если кто-то и заслуживал счастья, то это Алла Игнатьевна. У горя не было слов, горе ложилось как камень, холодный, равнодушный, и рвался наружу крик, закрытый где-то внутри его, а все другие мысли были поверх, бесполезные и ненужные.
Когда она повернулась и увидела, что Инга ушла, ей стало легче. Теперь она могла плакать. И сразу почувствовала, как задергался глаз, оставшись сухим. Навалилась тяжесть. Любка присела на вымытую ступеньку, пережидая, когда сила вернется в ослабевшее тело.
В некотором замешательстве она придвинулась к перилам и глянула вниз, когда услышала шаги и скрип поставленных ведер.
Инга ходила за водой?
– Ты это зачем? – потрясенно уставилась она на ведра.
– Ну, мы могли бы сходить погулять… Завтра выходной. Ты вечером на угор ходишь, к роднику. Я видела. Можно мне с тобой? – навалившись на перила, попросила она.
Любка поперхнулась, открыла рот и застыла, просверливая взглядом дырки в своих носках.
Пожалуй, Инга ей теперь нравилась. Повела она себя не столько благородно, сколько необычно и необъяснимо. Любой человек не меняется так внезапно, если нет причины. Что могло заставить ее? Давний ее враг вдруг пришел не как враг, а как друг – могла ли она, имела ли право продолжать никому ненужную войну? С другой стороны, не было ли это хорошо продуманным шагом? Хочет через нее подружиться с девочками? И что будет с нею, с Любкой, когда узнают, что она завела шашни с врагом?
Отношения с девочками у самой у нее только-только наладились. Наконец-то, они забыли, что она приехала с другого конца села, куда даже никто не ходил. Здесь были свои, а там чужие. Нинке повезло меньше, пристроиться к стае она и не пыталась, сразу же получив отпор. Класс «А» разделился надвое, одной частью верховодила по-прежнему Нинка и Инга, а второй половиной Ольга, которая жила выше на три дома. Стенка на стенку. Ольга и Нинка как-то сцепились на стадионе. Сама Любка этого не видела, но много слышала. В общем-то, вдохновилась она проучить Ингу именно этой дракой в тот момент, когда девочки радовались, что от Нинки летели пух и перья, выдранные из пуховика. Она сразу забрала свои слова назад, и теперь позорно пряталась от всех, строя козни лишь в школе, где у нее была многочисленная группа поддержки.
Школа, как вражеская территория, там правили свои законы…
Ингу местные не любили. Ни Ольга Яркина, которая училась в параллельном классе и сразу, как Нинку, записала ее во враги. Ни Валя Иволгина, ни Наташа Григорьева, ни Лена Сабурова, ни Катя Харузина, которые были старше на год и учились в седьмом классе, ни Люда Бисерова, которая училась в седьмом классе, и у которой в школе тоже бывали конфликты. Одевалась она не лучше Любки, часто становилась объектом насмешек и в школе, и местных мальчиков, но отчима, который бы выгонял их из дома, у нее не было, а в классе ее поддерживали девочки. А про старшеклассниц, Таню Веденееву и еще одну Лену Сайкину, говорить не приходилось – для них Инги не существовало, а если и существовала, как неприятель, который противопоставлялся им всем.
Любка сразу почувствовал недоброе, выбирать ей оказалось не из чего. Инга сегодня есть, а завтра, когда приедут интернатские, ее не будет. Но и произнести «нет», не поворачивался язык. Если Инга смогла перед всем классом показать доброе расположение, неужели же она струсит? Собственная трусость ее пугала больше, чем будущее, когда ее начнут презирать все те, с кем она трудно строила отношения вот уже три года.
Им она как-нибудь объяснит…
– Мне нравится смотреть на звезды, – тяжело вздохнула Любка. – Я там молчу и слушаю. И дрогнет душа, и разойдутся своды, и выйдут из огня саламандры, которые будут плясать всю ночь, пока горит огонь и светят звезды, и петь, поднимая сознание к другим мирам.
– Это же не стихи, – поморщилась Инга.
– Я знаю. Я так чувствую, – пожала плечами Любка. – Мне нравится.
– Я не то хотела сказать, – Инга подняла ведро с грязной водой и потащила к выходу. – А не пробовала стихи писать? Я тебе помогу. Вдвоем быстрее.
– Подожди, лей на пол, мочи грязь, а я пройдусь веником и сполосну чистой водой. Мосты легко мыть, воду можно в щели загонять, – поделилась секретом Любка. – Тут два здания, которые соединили перемычкой, под нами подвала нет. Стихи я пробовала. Мысль есть, а слова на ум не приходят.
