На Новый год в клуб обещали пустить всех, Любка тоже готовилась, придумывая, что ей надеть. И сразу мрачнела. Наверное, Мишка Яшин там тоже будет, опозориться перед ним она боялась больше всего на свете.
Потом женщина вдруг вынула из воздуха хрустальную вазу, непонятно откуда взявшуюся, и толстую свечу, которую поставила в вазу, добавила воды и несколько веточек ели, одну ветку сосну и одну можжевельника с синими ягодами, прижала вазу к себе, пока мужчина вдруг развернул стол и потянул на себя. В воздухе сразу запахло хвоей и Новым годом.
Здорово! Удивительно, как много они умели…
Стол не сдвинулся, а начал вытягиваться через всю горницу. Потом волшебник загнул его буквой «П», вытянул еще раз. Два стула стали вдруг такими же вытянутыми и изогнутыми скамейками со спинками, напомнив Любке странное свойство нематериальной основы вытягиваться, как вытягивались духи, которых она пыталась поймать.
Волшебник взмахнул руками – и на стол легла красивая белая скатерть, расшитая светящимися звездами, солнцем и луной посередине. Было такое ощущение, что скатерть как будто разостлалась сама, так ровно положив себя по всем углам, как не смог бы положить человек. А потом вдруг она оказалась уставленная всякими фруктами, поросенком, огромной рыбиной, двумя тортами со свечками.
И даже вино!
И множеством тарелок, которые были не то золотые, не то серебряные, деревянные ложки и ножи, и золотые или серебряные кубки, деревянные кружки, похожие на маленькие туески с ручками, обтянутые березовой корой.
Любка ахнула, исподволь заглядевшись на угощение, проглотив слюну. Наверное, должны были прийти гости, раз тарелок было много. Надо же, неужели это все еще можно есть?
– Ну, Люба, чай за тобой! – сказал волшебник, помогая волшебнице водрузить вазу во главе стола.
– А у меня только смородина, мята и зверобой, – вспомнила Любка.
– Самое то, духи другого не пьют! – подбодрил ее волшебник.
– Духи? – обомлела она.
– Я не понял, ты с ними собираешься дружить или воевать?
Любка сразу поняла о ком идет речь. Она бросилась заваривать чай прямо в чайнике, ссыпав туда чуть не весь мешочек припасенной травы. Достала большую миску, налила до краев воды, еще подбросила в буржуйку дров – будет сильно жарко, откроют двери, но раз гостей должно быть много, то и чая требовалось много. Ждать кипяток долго не пришлось – мужчина подул на печку, и вода сразу закипела.
– А как вы это делаете? – с восхищением выдохнула Любка, подумывая, как красиво и воспитанно разлить чай по кружкам, чтобы получилось, как у Инги, которая заварку наливала из фарфорового чайника, придерживая крышку другой рукой, а кипяток добавляла из большого железного чайника. В голову ничего не лезло – разве что ковшиком?
– Ну, это просто, – ответил волшебник. – Вода, прежде всего, жидкость. Если придать ускорение молекулам – вот она уже и вскипела! Когда-нибудь, а я в этом уже не сомневаюсь, и ты так сумеешь.
– Никто так не умеет! – засомневалась Любка.
Она смутилась, поднимая ведро. Любка вдруг сообразила, что на скатерть горячее с печки ведро не поставишь, и на скамейку – пока она возились с кипятком в другой комнате, женщина застлала ее покрывалом, положив для каждого гостя лебяжью подушечку. Кроме того, кружек было так много, что ведра на всех могло не хватить, а воды у нее больше не было, надо было идти за нею на колонку.
В растерянности Любка стояла с ведром в одной руке и с ковшиком в другой, не сомневаясь, что не только духи, которые уже в открытую выглядывали отовсюду, даже из стен, обидятся на нее, но и разочаровались волшебники – ведь ей надо было еще разливать заварку!
– И что же вы, баловники, не помогаете хозяюшке? – строго спросила женщина, поймав одного из духов.
Именно так и предполагала однажды поймать тень Любка.
Дух взвизгнул, крутанулся и потыкал в плечо женщины щупальцем, будто сомневался, что его поймали. Потом замолчал, уставившись на нее в изумлении. А сразу после этого духи начали выходить на открытое место, обступая волшебников со всех сторон. Они немного потолкались и возле Любки, но быстро потеряли к ней интерес, как только поняли, что она нащупать их не может.
И заметно повеселели, когда настало время садиться за стол.
Своих духов было немного – пять – шесть, зато чужие повалили валом. Они влетали в окно и просачивались сквозь стены, отряхивая снег, подметая веником на совок для выгребания углей, который остался рядом с буржуйкой от старых хозяев, и обязательно выбрасывая на улицу, будто стены для них не существовало. Два духа подхватили у Любки ведро, поплыли с ним над столом, позволяя всем черпать воду самим. Любка шла за ними с чайником, наливая заварку всем по очереди, придерживая крышку одной рукой, как делала Инга, отогнув мизинец. Кружки ей подставляли.
Странно, но горница как будто стала больше, а потолок выше. И стол вытянулся еще, когда кому-то не хватило места. Между столами теперь было пространство. Немного было тесновато, когда духи начали плясать, но не толкались.
Такой веселый Новый год с новосельем у Любки сроду не бывал. Она сидела во главе стола, по одну сторону от нее сидел мужчина, а по другую женщина, которые веселились вместе с духами и пели незнакомые ей песни. А она неожиданно подхватывала, даже если слова у песни были не русскими, или такими, в которых русские слова едва угадывались… Песни в основном были отчего-то невеселые, некоторые духи даже плакали, смачно сморкаясь в концы скатерти.
Ой, болит, болит моя головушка,
А на сердце воет черная тоска,
Закружила над землею сила темная,
И накладывает крест во все места.
Не поднять мне голову закрытую,
Птицы черные клюют, клюют мои глаза,
Тянет шею веревочка души убитой,
И забитая плетьми болит спина.
А в княжеских палатах белокаменных,
На костях милого молится княжна,
Как за жизнь мою, за серую, убогую.
Обращая добра молодца в вола.
Как у реченьки, у омута глубокого,
Темной ночкой выйдет водяной,
Покажу ему я зов княжны высокий,
Пусть подарочки утянет за собой.
А потом дойду до полюшка широкого,
И пущу на ветер все срамны слова,
Помолюсь я Богу, теперь уж одинокая,
И закроет он души моей уста.
– Грустная песня, – вздохнула Любка, сопереживая девушкам, о которых пели духи.
– Здесь теперь все так живут, – взгрустнула волшебница. – Но я бы не сказала, что она грустная. Четвертью воинственная, четвертью поднимает знание колдовское, а четвертью духам угождает. Для них она самая что ни на есть приятная. Ну что ж вы! – она хлопнула в ладоши. – Пожелайте Любе что-нибудь хорошее!
