– Духи, – бросила Любка, отворачиваясь.
Мать с минуту молчала, пережевывая пирог с квашеной капустой. Но Любка заметила, что она не откусила, после того, как проглотила, а сидит и не двигается.
И молчала она долго.
– Ну ладно я, понимаю, не от хорошей жизни придумываешь, мне самой иногда лезет всякая чертовщина в голову… Но другие-то не поймут! – она отложила пирог и отодвинула кружку с чаем. – Это ж надо так нафантазировать! – удивленно произнесла она, не обращаясь на этот раз к Любке, уставившись в пространство. – Только фантазии, Любка, нас не накормят, к жизни себя надо готовить.
– А конфеты? – смягчилась Любка. – Волшебники, но можно сказать духи… Что-то общее между ними есть.
– Стащила у кого-то, как теперь людям в глаза смотреть? – снова рассердилась мать, выходя из задумчивости и хлопнув ладонью по столу. Теперь она смотрела на Любку и видела в ней преступный элемент.
Любка от досады готова была взорваться. Мать была уверена, что конфеты ворованные, забрала все до одной и начала у всех спрашивать, кому такие давали. У Тани спросила, у соседки, у Инги, когда та пришла с мешком вещей для Николки. А потом спрятала, мучая подозрениями ее и угрызениями совести себя. Но с другой стороны, понимала она, у кого Любка могла их стащить? Сначала Любка даже испугалась, а вдруг кто-нибудь возьмет да скажет: «ну да, мои!» – и мать отдала бы, как деньги – целую пачку, которую нашла в печке. А могла бы себе взять, а потом сказать, что не видела. Нарочно или по случайности бросила кассирша сберкассы деньги в печь, а только всегда так, у матери никогда ничего не задерживалось. Могла бы сказать, что затопила и не посмотрела.
– А портфель в первом классе я тоже стащила? – разошлась Любка.
– Опять придумывает… – всплеснула мать руками и словно ни о чем таком не говорили, тут же перевела тему: – И зайди в столовую, говорили, газировку привезут, возьми Николке.
Спорить с матерью бесполезно – Любка взяла сумку и вышла, с силой хлопнув дверью.
На улице было морозно и уже взошло солнце. И на мгновение замерла, когда заметила покрытую изморозью и припорошенную снегом рябину, которая в свете солнца, взошедшего красновато-желтым шаром и зависшего над домами с высокими столбами дыма, искрилась миллионом разноцветных искр. Любка потопталась на месте, наслаждаясь сказочной красотой. Запомнить бы, но запоминать такие красивые вещи у нее не получалось, образы словно бы падали на дно глубокого колодца. Слушая хруст снега под ногами, она все еще продолжала мысленно спорить с матерью – и в этом ее разговоре побеждала не мать, а она.
На душе как-то сразу стало легче, дурные мысли вылетели вон.
В конце концов, куда они денутся от нее эти конфеты? А платье можно у Тани попросить, Надя ей привезла много одежды. Конечно, одевать чужое себе дороже – однажды попросила у Вали Иволгиной платье на танцы, а потом весь вечер пришлось краснеть. Валя не перестала повторять всем и каждому, что платье это ее, и что одевала она его всего лишь несколько раз, и рассказывала, откуда она его взяла, и сколько стоит. А еще при всех несколько раз одернула, чтобы не порвала или не запачкала. После того раза Любка чужое носить зареклась крепко-накрепко, уж лучше в школьном платье – но ведь Новый год не каждый день, один вечер можно и потерпеть…
По дороге она зашла на почту, купила открытку со снегирями и надписала для Инги.
На почте было тихо – ни одного человека, оператор и кассир пили чай и со скучающим видом что-то обсуждали, позволив ей перерыть всю коробку с открытками, разглядывая каждую подолгу. Поднялась на второй этаж, внезапно вспомнив, что ее там ждут.
В доме быта, наоборот, толпились клиенты. На новый год заказов было много, последние две недели швеи работали до поздней ночи, а приходили на работу раньше матери, которая топила печи. И теперь народ торопился получить заказ до обеда, пока дом быта не закрылся. Швеи тоже люди, объявление висло на дверях и внизу. Постояла у открытого шкафа с множеством готовых нарядов, перебирая их в руках, дожидаясь, пока ее заметят.
Сама шить Любка не умела, и у матери так красиво не получалось. В доме быта одежду шили по журналам, а материал заведующая, она же закройщица, совсем молоденькая, наверное, лишь на год или два старше Сережи, привозила из города. Иногда материал приносили с собой, тогда платья получались еще красивее. Как это, от которого Любка не могла оторвать глаз. Черная основа, а поверх красные тюльпаны и желтые языки пламени по низу. А рядом костюм и белый полушубок…
Любка задумалась, представляя себя в брюках из серебристо-серого материала и в полушубке из козы на молнии, у которого был капюшон. Дороговато, но оно того стоило, такие наряды в магазине не продавались.
И тут же вздрогнула.
– Кыш, не мешайся под ногами, – выгнала ее заведующая, забрав и черное с тюльпанами платье, и полушубок, и брюки. – Не до тебя, иди отсюда…
Любка оглянулась и вздрогнула… Сильно пожалев, что вообще сюда пришла.
За нею стояла Нинка и ее мать. А на стуле сидел тот самый десятиклассник, Мишка Яшин, который с интересом рассматривал Нинку и ее наряды, которые теперь она держала в руках. Он взглянул на Любку лишь краем глаза.
Любка покраснела до кончиков ушей, вылетев из дома быта пулей…
На улице она остановилась. Лицо и уши у нее горели, будто на нее плеснули серной кислоты, сразу стало жарко. И надо же было так попасть, чтобы ее выгнали ни в какой другой день, а именно в тот момент, когда сидел он и рядом стояла Нинка со своей подлой матерью…
А она-то, она-то! Зачем натянула на себя двое штанов и пришила черную пуговицу на синее пальто, которая со светло голубыми пуговицами смотрелась, как позор, который она только что испытала на себе?
Понятно – ни в какой клуб она не пойдет…
Она представила, как все веселятся, а она сидит дома – и чуть не разревелась от досады. Настроение сразу снова испортилось. Ну а как без штанов-то и без пуговицы? Она сильно пожалела, что не перебрала старую одежду в сундуке. Наверное, не обязательно синие, лишь бы одинаковые были… Шесть пуговиц! В магазине их тоже не продавали… давно уже…
Любка с силой стукнула себя по лбу – зато в доме быта были!
Она постояла на дороге, дожидаясь, когда Мишка Яшин выйдет, но он не торопился. А когда вышел, был раздет – покурил и вернулся. Любка сразу догадалась, что это надолго, значит, что-то не понравилось и переделывают, а он будет сидеть до конца, пока не получит заказ.
Слава богу, что Нинка с матерью ушли…
Инга с родителями Новый год собирались отмечать в столовой. Ее родители купили входной билет в учительской. Билеты продавали только взрослым, и тем, кто работал в администрации совхоза или сельсовета.
Про вазу Любка и заикаться не стала, заметив на столе сразу четыре точно такие же хрустальные вазы, наполненные салатами. Отец и мать Инги встретили ее навеселе, уже начав праздновать.
