Марена за руку держала, та, с кем я к Богу подойду…
– Ты где такую красивую песню услышала? – изумилась мать.
– Они поют, – кивнула Любка на стол.
Мать молча уставилась на стол, перевела взгляд на Любку, напугавшись и побледнев.
– Они не совсем здесь… Как бы здесь, но за стенкой, а я вижу, – объяснила Любка. – А кто такая Макошь? В конце они спели вместо «смерть» «Марена»…
Мать раскрыла рот, пялясь на нее во все глаза, потом испугалась еще больше, но не накричала, как обычно, а лишь сглотнула и переборола себя. Позади матери стоял тот самый дух, который частенько бил ее плеткой и ездил на отчиме – он гладил ее по голове, слезно каялся и просил прощение за всех обижающих ее духов. Любка усмехнулась. Мать вдруг словно проснулась, оживилась, проявляя тревожное любопытство, но без агрессии – видимо, пока не решила, как относиться к ее словам.
– Это богини такие раньше были, одна судьбу прядет, а вторая… Смерть она есть. Жена Кощея Бессмертного, поэтому ни добра, ни справедливости от нее не жди, – объяснила она. В голосе ее прозвучала обида. – Раньше…
– А ты откуда об этом знаешь? – удивилась Любка. Ничего подобного она в библиотеке не находила.
– Ну как, – развела мать руками с осуждением за незнание истории. – Деды и прадеды наши не сразу приняли христианство, бежали мы, когда крещение началось, к Уралу. Кержаками нас стали звать, когда мы перешли через речку Кержу. Была такая. Я уж и не знаю, которая, переименовали многие. Среди беженцев, кроме колдунов, были старообрядцы. Не насилием к вере пришли, мы и молимся до сих пор перстом, а не щепотью, – мать сложила пальцы, выставив два вперед, соединив большой и два последних. – И с язычниками легко уживались. Наверное, больше язычниками и были. В духов верили, в чертей, с колдунами, которые считали себя язычниками, старались не ссориться, праздники все их чтили, и клубок в колодец бросали, и ленту навязывали на дерево, и на игрищах через огонь прыгали, и на венок гадали….
– Да-а? – заинтересовалась Любка, проявляя повышенный интерес. – Ты мне про колдунов расскажи-ка…
– Ну, уважали их, всегда завали на свадьбу посаженным отцом. Совета спрашивали, – задумалась мать. – Колдун скажет этих надо поженить, поженят – будут жить душа в душу. Не согласятся, жизнь ни у того, ни у другого не заладится. У колдунов своя вера, духов видят, а Макошь и Марена как бы заведующие… Это не всем дано, поэтому побаивались их. Человек против него ничего сделать не может, а им целую толпу в оборотней оборотить, тьфу… Скажут колдуну что-то плохое на свадьбе, а он волками всех в лес отпустит – и не помнят потом ничего, или помнят, что по лесу бегали, но смутно. Вернутся, конечно, но страху-то, кто их видел…
– Ну, это уже сказки! – рассмеялась Любка, не поверив.
– Сказки не сказки, а я сама видела много раз, как они друг другу доказывали, кто из них сильнее. Прикажут друг другу – кто сильнее, тот и побеждает.
– А что они заставляли? – продолжая скептически не верить, спросила Любка.
– Ну, – мать напрягла память. – Например, по зиме отправят в клозет и мороженное дерьмо есть заставляют. И кто слабее, давится, но ест. У нас они и сейчас есть, трое в селе и четверо по деревням. Не такие сильные, как раньше, но Максима слабым не назовешь. Один умер недавно, около больницы жил. У Таньки дедушка был колдуном. У Катьки, подружки твоей, мать подозревают, у Марамыгиных дед был колдун.
– Эта, которая тоже с ума сошла?
– Говорят, будто тоже нашла книгу и пыталась прочитать. Колдуны много-то про себя не говорят, обычно, правда выходит наружу, когда умирают, и нечисть начинает казаться из всех углов, или если колдуют по делу и без дела и все во вред. Знахарить-то тоже надо уметь, тут больше не черти, а голова нужна, они лишь болезнь открывают. Дед у меня тоже считался сильным колдуном. Многих побеждал.
Про прадеда Любка была наслышана…
Ну да, Катькина мать сроду никого не пускала домой, даже в ограду – Катька выходила поговорить на улицу.
Танькину бабушку Любка боялась – постоянно с кем-то разговаривала, а сама была тихая, в себе, словно пребывала в каком-то полузабытьи.
Про бабку Марамыгиных и говорить не приходилось, могла выйти в деревню в одних панталонах, а то и вовсе без них. Ей все время мерещились черти, которых слышала не только она, а и все, кто побывал у нее. Поговаривали, муж ее умер на третий день, как она сожгла его книгу…
О колдунах ходило много захватывающих историй, но она никогда не придавала им значения. Люди выявленных колдунов сторонились, и Любка их боялась. Не пойми, чего от них ждать. Любка вдруг подумала, что живой пример двух ее одноклассников перед глазами. Все это ей рассказала Инга. Вовке Инга нравилась, он часто провожал ее из школы, рассказывая о том, как переменился отец, так что знала она из первых рук.
Мать Ваньки, хоть и пьющая была женщина, умела привлечь внимание. Отец его смешил людей уже давно. По мужской части он был совсем несостоятелен, и когда она приводила в дом мужиков, просто спал, не проявляя интереса к тому, что происходит в соседней комнате. Или выл перед матерью, умоляя не бросать его. А она только посмеивалась.
А недавно отец Вовки внезапно стал ее хахалем.
Вовкины родители жили богато, не то, что семья Ваньки. Построили дом, скотины много держали. И вдруг мать, спустя недели две, после того, как отец связался с Ванькиной матерью, умирает. Повесилась. Ни с того ни с сего. Еще через неделю повесился и отец Ваньки. Его смерть списали на сильное потрясение, которое он испытал, когда узнал, что Ванькина мать его бросает.
Вовки в это время дома не было, он уезжал к сестре в Ижевск, и ничего про новую пассию отца не знал, даже не догадывался. Только на похоронах, когда отец сообщил, что мать Ваньки теперь будет жить с ним. И вдруг он начал становиться точно таким же, как Ванькин отец – равнодушным, пустым, начал пить и на работе дела разладились.
Вовка уже боялся, что он тоже повесится, а дом отойдет к Ванькиной матери. Между собой в классе Вовка и Ванька не разговаривали, а если сталкивались, то с такой неприязнью, будто были два заклятых врага. Но ненавидели друг друга тихо, понимая, что от них ничего не зависит. Вовка жалел только о том, что не узнал о связи отца раньше, и не убил его, пока мать была живая.
За мыслями Любка не заметила, как духи присмирели. Кто-то почесывал голову, кто-то посмеивался, кто-то продолжал петь, но Любка слов не слышала.
– Ты никогда об этом не рассказывала, – расстроилась Любка, внезапно обнаружив огромный пробел в знаниях.
– А-а, – мать махнула рукой. – Вы же сейчас все атеисты!
– Мам, одно я знаю наверняка, если бы кто-то из тех, кто считает себя колдуном, видел духов, он бы никогда не сунулся к ним с молитвами или просьбами кому-то навредить, – покачала Любка головой. – Они не прощают, они забьют насмерть, как народ, который обратил лицо не в ту сторону. Они добрые, но они… они не люди. У духов своя шкала ценностей – знают то, что мы не знаем, понимают то, что мы не понимаем.
