Во-первых, он только что вернулся из армии, слишком взрослый. Обычно такие искали подруг для того, чтобы переспать. Но Таня училась в восьмом классе, и если брать ее и того парня, то разница между ними была точно такая же, как между нею и Мишкой. Или четыре, или пять лет. Многим исполнялось восемь лет в первом классе перед новым годом, как если бы исполнилось Любке, пропусти она один год. Во-вторых, прыщи по всему лицу… А в-третьих, он все время пытался сострить, и у него это не получалось – она не понимала Татьяну, которая раздражалась взрывами хохота на каждое его слово.
В четвертом часу люди начали расходиться. Теперь осталась только молодежь, которая составляла основной контингент клубных завсегдатаев. Любка и Таня сидели на улице на парапете крыльца, когда Мишка и практикантка под руку вышли из клуба полностью одетые.
– Спички есть? – попросил он у Таниного парня.
– Есть, – тот подал ему коробок, доставая из пачки сигарету.
А после смерил Любку насмешливо, словно ждал от нее какого-то проявления чувств или реакцию. Но Любка уже не искала в его взгляде ни любви, ни нежности, ни воспоминаний. Боль, которую она чувствовала все это время, притупила чувства, разделив ее саму в себе. Мысли ее оставались холодными, теперь она наблюдала за биением сердца и за чувствами, которые приходили к ней, как за своей болезнью, с которой научилась справляться за полтора года. И всю ее жизнь.
Он не заслуживал ее любви – она была с другой планеты, прирожденным магом, воином добра и зла…
Он мелкий подлец, который топтал чувства других, чтобы поверить в себя.
Ну, или… просто наслаждался бедными овечками… Овцой она себя не считала.
Любка отвернулась. Спокойно, свободно, с достоинством, лишив его возможности прочить что-то в ее глазах. Там не было ничего, даже боли. И вдруг ощутила, как тень его, он сам остались в двух шагах от нее. И практикантка не изменила ее чувств, просто став одной из многих, которые проходили мимо. Любка улыбнулась первому попавшемуся на глаза парню. Девятиклассник, блондин, с правильными чертами лица, высокий…
Странно. Почему она не замечала его раньше?
Кажется, он ни с кем не танцевал… заиграла медленная мелодия. Он как раз отбросил сигарету. Любка неожиданно встала, протягивая ему руку и продолжая улыбаться.
– Потанцуем?
Парень на мгновение смешался, оглянувшись. Его подтолкнули.
– Пошли… – он пожал плечами и взял ее за руку.
Возле Мишки, который теперь заметно нервничал, прикусив губу, зачем-то задержавшись, не обратив внимания на простонавшую что-то внизу практикантку, Любка прошла быстро, взглянув мельком и точно так же, как смотрел на нее он все танцы. Немного задержалась у входа, когда приглашенный ею парень пропустил ее вперед, и сразу в тамбуре она наткнулась на взгляд Мишкиного брата, ожидая от него очередной гадости. Он уже открыл было рот, но, заметив идущего следом парня, вдруг закрыл его и промолчал, посторонившись.
Нет, ничего подобного с новым парнем Любка не испытала. Запах у него был обычный, незаметный, танцевал неуклюже, на негнущихся ногах, стараясь не наступить на ногу, старательно сгибался из стороны в сторону.
Но боль ушла…
Глава 24
Надо же, опять письмо написал. Белый конверт без марки, с печатью военной части в углу.
Любка держала письмо в руках, не отрывая глаз от адреса, испытывая сильное желание порвать его, сжечь, съесть… Прошло полтора года, как Мишку забрали в армию, она уже пять раз влюблялась то в одного, то в другого, даже поцеловалась один раз, и трижды ее проводили до дома. Но стоило вспомнить – и сразу переворачивалось все внутри.
– Не стой, давай быстрее… – прикрикнули на нее.
Любка бросила конверт в одну из пачек, продолжая раскладывать письма и открытки по стопкам. Потом разложила стопки по ящикам. И незаметно положила конверт в карман, а потом в портфель. Вернет завтра, пусть будет в пути еще день, но она хотя бы проверит, насколько сильно он любит свою практикантку. Почтальонам обязательно надо было прочитать письмо, если адрес указан или неточно, или неразборчиво – вдруг что-то важное. Иногда по тексту удавалось понять, кому оно адресовано. Однофамильцев с одинаковыми именами в селе было пруд пруди.
Мать забрала свою сумку с газетами. У Любки теперь была своя сумка, она разносила почту по трем улицам и одной деревне. Почтальона так и не нашли, его участок решили разделить. В две дальние деревни почту отправляли с молоковозом, водителю платили половину ставки, а одну улицу и деревню отдали матери. Ей тоже теперь платили вполовину больше.
Много времени это не занимало. Прошла по одной улице, вернулась по другой, спустилась по третьей, дошла до больницы, а за нею, за сосновым бором, начиналась та сама деревня из двух улиц. Длинные, но по пути, а потом напрямки через угоры домой.
Любку там все знали, ждали, встречая у ворот.
Любка с сожалением взглянула на портфель с драгоценным письмом. Жаль, что его приходилось оставлять. Но сразу после работа она за ним вернется, чтобы помочь матери помыть полы, наносить воды и дров для каждой печки, которых в здании было четыре. Те, что были сложены у лестницы, уже закончились.
Любке исполнилось четырнадцать лет, и она готовилась к экзаменам. Это был восьмой, выпускной класс. Мишку забрали в армию осенью, полтора года назад. Как раз после смерти Леонида Ильича Брежнева. Брежнева Любка не жалела, он уже и разговаривать не мог, лепетал что-то невразумительно. Может, оттого жить становилось все хуже и хуже?
Говорят, желать смерти человеку было нехорошо, но Любка была снова без сапог, а генеральный секретарь на пенсию выходить не собирался. Даже Ольге Ивановне сапоги не продали, все до одной пары увозили в город. Кроме того, войну пора было заканчивать.
Она и обрадовалась, но все же, стало как-то не по себе, когда пришла к Тане смотреть телевизор, а там только балет и траурная симфоническая музыка…
Любка была на проводинах. Собравшиеся не слишком веселились, обсуждая последнюю новость. Вообще-то она пришла не к Мишке, а к Вале, которая тогда училась в восьмом классе, но он стоял внизу и сразу ее увидел. А потом, когда она вышла во двор, вышел следом, поймав за руку и усадив на скамейку. Смотрел, курил одну сигарету за другой, отбрасывал, не докуривая, и молчал.
Нерадостно.
Любка немного стеснялась, на углу болоньевой куртки утюгом прожгла дырку, болоньевая материя расплавилась. И сапоги у нее были литые, черные, неказистые и громоздкие. Она выписала по почте, но на заказ пришел отказ, с сапогами стало еще хуже. Зато девочкам привозили с замочками, из кожи и на каблуке из города. Стоили бешеных денег, целую зарплату.
Ей заказать было не у кого. Таня вроде бы согласилась послать, но мать денег дать отказалась наотрез. Зато теперь у нее была вязаная шапка и шарф цвета морской волны, которые она связала сама из того мотка шерсти, которые летом, приехав в отпуск, отдала Таня. Многие девочки привозили с собой мотки хлопчатобумажных ниток, которые красили и соединяли с шерстяными для экономии.
