Потом прочитала письмо еще раз. До утра она могла им любоваться, сколько влезет. Но никакой радости не испытала. От поступка, на который решилась, остался осадок. Это было не ее письмо, и предназначалось оно не ей.
Налив себе чаю, она перечитала его еще раз. Теперь она его знала, наверное, наизусть. Вряд ли ради такого письма стоило рисковать. Мысленно она обругала себя. Миллионы людей каждый день пишут то же самое и делают приписку: «скучаю, целую».
Все. Даже если не скучают и не целуют.
– Нет, чтобы написать: схожу с ума, умираю от любви, нежно и страстно целую тебя в опухшие от поцелуев губки… мысли мои летят к тебе двадцать четыре часа в сутки, мысленно я всегда с тобой… мой ангел, мой свет, моя небесная пташка и услада очей… – Любка вдруг поймала себя на мысли, что словно бы повторила чьи-то слова, брошенные ей.
Она прошлась по комнате, ругая себя уже вслух. Уши у нее горели от стыда. Из такого письма не поймешь, любит, не любит…
И вдруг Любка вздрогнула и покраснела еще больше.
На кровати, полусидя-полулежа на подушках, лежал любимый волшебник, с укором наблюдая за ней, а за столом сидела волшебница, рассматривая свой ноготь.
– Вы? – Любка остановилась, наклонив голову.
Чувствовала она себя виновато.
– Да, Люба, да… – как-то неопределенно протянул волшебник.
Волшебница продолжала сосредоточенно грызть свой ноготь, перебирая цвета, в которые он окрашивался сам собой, рассматривая недовольно узоры, которые на нем проявлялись.
– Вот так падают гордые, но раненные птицы… бултых – и камнем об скалы… Была одна рана, а теперь еще отбиты почки, печень, сердце и мозги…
– Ну… я поняла уже, что поступила некрасиво, – со вздохом призналась Любка, вдруг спохватившись, что стоит посреди горницы, когда у нее гости. Она сбегала на кухню, проверила на температуру чайник, включила плитку и поставила его. И, немного задержавшись, обдумывая, как ей поступить, вернулась.
– Но ведь меня можно простить? – Любка шмыгнула носом, покосившись на конверт, который все еще лежал на столе рядом с включенным утюгом.
– Нет, Любка, читать чужие письма нехорошо! – произнес строго волшебник.
– Можно, Любка, можно, весь мир так делает! – не согласилась с ним волшебница.
– Но не читают же, – тяжело вздохнула Любка.
– Просто им важные и нужные письма не попадают в руки, – волшебница, наконец, с удовлетворением взглянула на ноготь, провела по нему пальцем, и он приобрел легкое свечение. – Думаешь, Катька позволила бы письмам, хоть одному попасть в руки Валентины или Риты?
– Не знаю, – с сомнением протянула Любка. – Я никогда не думала об этом… Нет, наверное… Но я же не Катька!
– Но ты, моя девочка, не должна забывать, что живешь в мире, где живут такие Кати, Вали и Риты…
– Но… – Любка о девочках не думала. Она думала о Мишке, который ждал бы ответа, как она, и не получил его. Она была дома, а он далеко.
– А разве он не обошелся с тобой так же? – с усмешкой напомнила волшебница.
Любка промолчала – обошелся. Он проигнорировал ее письмо. А она почему-то не обиделась на него, чувствуя лишь боль и досаду, и, наверное, все еще ждала.
– А ты не думаешь, девочка моя, что ты пытаешься нарисовать свою любовь там, где ее нет? – поучительно заметила волшебница.
– Охо-хо-хо, – тяжело вздохнул волшебник, поднимаясь с кровати, снимая свой черный плащ, шитый белыми нитками, и присаживаясь за стол.
Любка вдруг почувствовала облегчение. С волшебницей она могла поговорить о своих чувствах, которые носила в себе вот уже четыре года. Никто о них не знал, никто! Даже не догадывались, кроме Мишки, который как будто почувствовал, что у нее творится на душе.
– Пожалуй, я похлопочу на кухне, – передумал волшебник сидеть.
– Вот так всегда, мужчины сбегают, когда им нечего сказать в свое оправдание, – пожаловалась волшебница.
– Там, когда он меня поцеловал…
– Прекрасно его понимаю, – вздохнула волшебница. – Представь… Не сердцем… Сознанием! Он выходит из комнаты… И вдруг видит двух девочек, которые прекрасно знают его, а он их. И одна из них… Люба, смотри моими глазами! – попросила волшебница. – В его присутствии начинает краснеть, заикаться, бормочет что-то невнятное, внезапно сворачивает в сторону… ему шестнадцать, ей двенадцать… Красивая? Возможно…
– Он посмеялся надо мной? – тихо произнесла Любка. Чувства остались где-то запертые. Теперь она была как бы Мишка, который сам по себе был без чувств. И она стояла там, в коридоре, и смотрела на себя со стороны.
– Ну, сказать так было бы, наверное, неправильно… Он раскрыл твой секрет, и ему это польстило. И что бы ты сделала на его месте?
– Целовать бы я не стала, – скривилась Любка.
– Не рассуждай, как девочка, рассуждай, как мальчик. У мальчиков есть кое-что между ног, им постоянно приходится это кое-что сдерживать, а думает оно примерно так, – волшебница провела пальцем по Любкиному лицу.
Любка вдруг почувствовала приятное ощущение, которое ей захотелось удержать и усилить. Оно проникало внутрь ее и растекалось, как горячая волна.
– Оно их зовет, оно их манит, заставляет делать глупости, пока они не встретят ту, которая может удержать это чувство, поднимая его снова и снова. А когда оно уходит, – женщина щелкнула пальцем и ощущение пропало, будто его и не было, – они начинают думать головой. Голова у него незамутненная, а маленький шаловливый проказник радуется каждой глупой девочке. Особенно той, которая при нем краснеет, бледнеет и заикается. И ему всегда приходится ставить своего проказника на место. Возможно, он и воспользовался бы своим положением, но ты – маленькая девочка, у которой пока даже нет месячных… Тогда не было.
– Поэтому мальчики сначала ухаживают за девочками, а потом говорят про них гадости?
Женщина утвердительно кивнула.
– Поэтому. Они в них не влюблены. Настоящая любовь, когда голова думает так же, как маленький проказник, даже когда он как бы отсутствует. Любое другое состояние противоестественно и должно вызывать тревогу. Например, твоя мама…
– Она чужая мне. Совсем чужая. Мы ни о чем таком с ней не разговаривали никогда. Она или ругает меня, или пытается высказать, что она чувствует и думает. И никогда не спрашивает, о чем думаю я.
– Это нормальное явление. В смысле, обыденное. Большинство людей на Земле поступают точно так же. Не потому, что они чужие – их так научили думать. Твою маму тоже никогда не спрашивали, что думает она. Она привыкла подчиняться, не думая. Как в армии. Немногие после этого остаются творческими и независимыми людьми, не многим удается забыть насилие, и никогда человек, над которым долгое время издеваются. Страх живет внутри них, разрушая личность.
– Но мама немного изменилась…
