Любка расценила его честность, как высочайшую порядочность, и… влюбилась еще больше!
После их разговора они проходили мимо друг друга, наверное, полгода. А потом он вдруг пришел к Любке под окно и бросил камушек.
И тут вмешалась Маринка.
Она жила в соседней комнате, Юрку из окна заметила сразу. И тут же выставилась, оскорбив Любку и предлагая ей «засунуться и не выставляться»…
Хамить при Юрке Любка не стала, посчитав ниже своего достоинства. Но разревелась, как маленькая. Светка Свиридова, с которой она жила, и Светка Ибрагимова, которая жила в соседней комнате, пытались ее успокоить. Дали выкурить сигарету, от которой закружилась голова, потом выслушивали ее причитания… Даже Маринка зашла, но извиняться не стала. А когда обвинили, ответила:
– Выйду за него замуж, буду Марина Атаманова! И не надейтесь, не уступлю!
Она сказала это так спокойно, как будто речь шла не о человеке, а о вещи.
– Ну вот, видите, а я так не умею! – всплеснула Любка руками и завыла в подушку еще громче.
Любовь к Юрке прошла через полгода, сказалась тренированность сердечной мышцы. Через полгода сердце Любки снова было свободным и в поиске.
А тут… новая любовь! И тоже с первого взгляда.
Ходили со Светкой Свиридовой на индийский фильм.
Любка обернулась и вдруг встретилась глазами с его взглядом, поразившись до глубины души. Черные глаза были живыми, и словно бы излучали огонь, метнув стрелу в самое сердце. Она никогда не видела его раньше, таких парней девчонки не пропускают. Он перевел взгляд на пол, и она отвернулась. А когда решила взглянуть украдкой еще раз, он исчез.
Фильм был жалостливый. Женщина вернулась домой через двадцать лет и поняла, что вся ее жизнь коту под хвост – и тут она принимает решение вернуться в больницу снова. Любка в конце разревелась, да так громко, что на нее зашикали. Светка вывела ее из зала, нахамив в ответ, а потом долго хохотали и не могли остановиться.
И вдруг, стоит он – и курит, явно кого-то дожидаясь.
Когда он взял ее за плащ и потянул на себя, Любка сначала испугалась, опешив и потеряв дар речи. В присутствии парней она всегда немела и не могла с собой ничего поделать. Умные слова крутились, а поймать их не получалось. Голова становилась тяжелой и набитая мрачной мутью.
– Я подругу не оставлю! – запротестовала Светка, не проникшись к незнакомцу доверием.
– Я ей ничего не сделаю, мы просто поговорим, – успокоил он. – Меня тут все знают, можешь спросить, я Гоша Сажин. И передай Любимову привет, – усмехнулся он. – Скажи, что я вернулся…
– Откуда? Их тюрьмы? – не растерялась Светка, ехидно уколов незнакомца.
– Их армии, дурочка… – проговорил он недовольно.
– Если что, ты кричи, я буду неподалеку,– предупредила она Любку.
Любка кивнула, рассматривая незнакомца.
– И? Так и будем молчать? – полюбопытствовала она, когда немного пришла в себя.
Гоша пожал плечами.
– Да я, в принципе, все о тебе знаю… Может, прогуляемся.
Шли молча. Уже было темно. Он рассматривал ее, а Любка не смела.
– О тебе легенды ходят… Говорят, ты Волкова бортанула? – усмехнулся он.
– Ну, а ты решил сорвать цветок? – решила сострить Любка, повторив слышанную где-то фразу.
– За Мишку обидно, хороший парень. Ты ему нравишься.
– Ну, знаешь! – возмутилась Любка. – Он же проходу мне не дает!
Мишка Волков и в самом деле каждый раз старался прижать ее в угол – и сразу, не объясняясь, начинал целоваться. Губы у него были мягкие и пухлые, так что он мог бы засосать ее всю. Любка его боялась, как огня, и пряталась, а он донимал девчонок в группе, чтобы пустили его в окно, а потом тарабанил в дверь, с требованием открыть. И опять набрасывался, так что приходилось отбиваться и уносить ноги и прятаться в комнате девчонок или в шкафу, или под кроватью. В последнее время взял моду прижимать и целовать других, чтобы она приревновала.
В общем, ухаживать он не умел…
Сам по себе он был не такой, в каких она влюблялась. Полный и накачанный. Он занимался боксом в спортивной школе. Для местных парней это было единственное место, куда они ходили с удовольствием. Дворца культуры, где бы проходили танцы, или приличной библиотеки в городе не было. За два года Любка не прочитала ни одной приличной книги, а на танцы ходили только летом, в парк, или зимой на каток – там собирался весь город. Коньки выдавали на прокат. И так получилось, что полгорода были каратистами, а полгорода боксерами.
Конечно, немногие могли похвастать успехами, немногие ездили на все соревнования и занимали первые места. Таких знали по имени, преклонялись, уступая дорогу и девчонок. И боялись. Местная молодежь давно разделилась на Слободских и Гагаринских, изредка устраивая походы с цепями стенка на стенку. Слободские – это был в основном частный сектор, – к общежитию даже не совался, чтобы не быть покалеченным. А еще в городе была военная часть, но с солдатами в основном гуляли девчонки из Казахстана и Узбекистана – солдаты были оттуда же, и по весне, и по осени многие уезжали к себе на родину уже в качестве жен.
Любка как-то поинтересовалась деталями столь успешного завершения романа. Обычно с Урала, с Украины оставались на бобах, проливая слезы. И одна такая невеста ответила: «У нас свои законы, его не поймут, если он русскую привезет. А за нас калым платить не надо. У меня уже три сестры так вышли замуж»
После того, как Любка вдруг стала объектом домогательства Мишки Волкова, парни перестали обращать на нее внимание. Не столько боялись гнева, сколько переживали за друга. Сам по себе Мишка был добряк, его любили. Но Любке он не нравился ни на граммулечки. И она подозревала, что именно эта холодность манила Мишку, как пчелу на мед.
– Я его понимаю, – польстил Гоша Любке. – Ты симпатичная девчонка.
Ну, в общем, прошлись, поговорили. Он проводил ее до того места, где они встретились. А потом вдруг неожиданно, не предупредив, полез целоваться.
Как Мишка Волков…
Любка задохнулась от возмущения и негодования, оттолкнула Гошу и влепила пощечину, чтобы мало не показалось. Пощечину она ему дала, не подумав, неосознанно, на автопилоте. Сработал защитный механизм. И через мгновение уже пожалела об этом.
И вот… Он развернулся и ушел.
И теперь даже не смотрит. Возле общежития бывает каждый вечер, но Любки для него не существует – у него и без нее от девчонок отбоя нет.
Господи, в какой комнате он еще не побывал?
И все бы ничего, но его друг, Жора, такой же ловелас и бабник, прекрасно осведомленный обо всех похождениях Гоши, вдруг объявил себя мстителем, и теперь зайти нельзя даже в тамбур, чтобы своими шелудивыми ручонками он оскорбительно не шлепнул ее по заднице, или не сказал какую-нибудь гадость. С презрением. Которое как-то вдруг стало всеобщим. Один Мишка продолжал приставать, теперь уже обнаглев вконец. И выглядело это как ультиматум – или ты с Мишкой, или мы все на тебя плюем.
