– Ну, давай, пиши признание, – приказал он.
– Какое признание? – опешила Любка.
– Как и когда взяла цепочку. А ты думала, тебе это сойдет с рук?
– Вы думаете, это я… – Любка задохнулась, понимая, что все в этой комнате против нее, и все они думают так же, как милиционер.
Ей стало плохо, в теле разгорался огонь, она вдруг почувствовала, что снова сводит скулы и выходит дрожь. Любка не могла пошевелиться, застыв неподвижно. Ее охватил ужас, она молча смотрела на всех, на цепочку, собираясь с мыслями, но их не было.
– Она же нищенка, вы проверьте, может, она еще что-то взяла? – предложила ее соседка, даже не покраснев. – Надо ее обыскать.
Ее спокойный и уверенный вид поразил Любку до глубины сознания.
А потом ее вдруг словно кто-то мягко отодвинул, и с губ начали слетать слова, которые она не сразу понимала. Сами собой. За нее говорили волшебники, она в этом уже не сомневалась.
– Правильно, я одеваюсь не так хорошо, как ты, – голос ее прозвучал на удивление твердо и насмешливо, точно так же, как до этого произнесла соседка. – Но за все то время, пока мы жили, я не притронулась ни к одной твоей вещи и не попросила. И, как видишь, свои вещи я держала не в шкафу, а в чемодане. Ты это одна задумала, или вдвоем с Риммой? – Любка повернулась к милиционеру, уставившись ему прямо в глаза. – Вы думаете, я бы стала прятать украденную вещь среди своих вещей? И не смогла бы себе представить, что меня обыщут, когда обнаружится пропажа? Почему бы вам не снять с цепочки отпечатки пальцев? Или с того места, где она лежала. Насколько мне известно, она никогда не снимала ее с шеи.
– Где она у тебя лежала? – обратился милиционер к жертве.
Соседка на мгновение смешалась, покраснела и запнулась.
– Там, – неопределенно кивнула она на свою тумбочку. – Я собиралась в душ.
– Так ты же в душ тоже в цепочке ходишь, я несколько раз это видела… – воскликнули из толпы.
– Я не стала бы подкладывать цепочки, чтобы кого-то переселить в другую комнату, – высказала Любка свое мнение. – Я бы поговорила с воспитателями и объяснила им. Ты еще не стала взрослой, но уже ходишь по головам людей. Ты мелкая, ты гадкая, ты червь, и я горжусь, что я не ты! – последние слова Любка выкрикнула.
Переживания Любки были напрасны. Подозрения с нее быстро сняли. Соседке тоже ничего не сделали, воспитательница лишь мягко пожурила ее – за то, что не обратилась к ней сразу.
Сразу после инцидента Любку переселили в другую комнату. Так она оказалась в двухместной комнате, в которой провела два года. Тихая, окнами выходила на баню, с тополем под окном, немного пустая поначалу. В комнате стоял стол, трехдверный шкаф с зеркалом, две кровати, но Любка неожиданно быстро к ней привыкла, возвращаясь в нее, как в нору, в которой могла остаться одна. В этой комнате Любка еще долго оставалась одна, селиться с нею после того случая желающих было мало, но Любка этому обстоятельству была только рада. Она часто в темноте сидела на окне и думала, думала о своем, вспоминая волшебников, и иногда звала их, или снова пыталась увидеть духов, которые уже не приходили и не показывались – и могла плакать, сколько влезет, теперь ее никто не слышал.
С первой стипендии она купила себе нательное белье, недорогое, но новое, стиральный порошок, мыло и шампунь, поменяла зубной порошок на сладковатую зубную пасту, массажную расческу и осенние кожаные туфли. На этом деньги закончились. Следующая стипендия должна была быть уже в сентябре.
Но Любка из-за этого не расстраивалась. В первый же день их повели в дом быта, который располагался наискосок через дорогу, для всех заказали школьную форму – пиджак, блузку, юбку и брюки, а еще платье, фартук с карманами и косынку, в которых они должны были приходить в цех. Любка едва верила, что все это происходит с ней. Фасон костюма и материал для платья они выбирали сами, вместе с куратором группы, Маргаритой Родионовной. И долго спорили, заказать к костюму юбку или все же брюки, пока не доспорились до того, чтобы заказать и то и другое.
Куратор покачала головой и согласилась. Комбинат денег на училище не жалел.
Но все же… Любка не чувствовала себя в безопасности…
За нею потянулось ее прошлое, внезапно начиная угрожать. Первое, с чем ей пришлось столкнуться, что все девчонки из ее села, уехавшие сюда и которых она раньше считала подругами, оказывается, здесь разошлись в разные стороны. На третьем курсе теперь дружили между собой только Лена, Таня и Паня, а на втором Наташа и Люда. Иногда к ним приходили Валя, или Катя и Нина. Между собой они даже не здоровались, пробегая мимо. И у всех у них появилось много подруг, которых Любка стеснялась. Когда она к ним приходила, они словно бы не замечали ее, и за то время, пока она сидела и слушала их разговоры, могли ни разу к ней не обратиться. И чаще говорили о чем-то таком, в чем она не разбиралась, или о людях, которых не знала.
И она вдруг осталась одна…
Кроме нее в этот год в это училище никто поступать не стал. Ольга Яркина выбрала медицинское, Инга теперь была под Рязанью, одна Катька подалась в Пермь на механический завод, при котором тоже было училище, остальные или пошли в девятый класс, или она ничего о них не знала. Зато теперь в ее группе было трое «интернатских». Таня и Настя из противоположного класса, и Ирина из ее класса.
Любка так распереживалась, когда увидела их на занятиях, что забыла свое имя. В школе со всеми тремя отношения у нее были враждебные, она не раз и не два сталкивались лбами со всеми тремя, не наладив отношения до последней минуты в школе. А теперь их было трое, и, в отличие от Любки, у всех троих был опыт выживания в подобных коллективах.
Первые дни и Танька, и Настя, и Иринка с удовольствием рассказывали, как Любку унижали в классе, озвучив все обидные клички, которыми ее изводили со второго по седьмой класс, до той самой драки с Васькой и внезапной дружбы с Ингой. И немного понадобилось времени, чтобы все в группе узнали о странной болезни, которую они воспринимали несколько иначе.
И сразу же возле Любки на некоторое время образовался вакуум.
Любка ходила молча, стиснув зубы. Опровергать или что-то доказывать она не стала. Стипендию им платили – и она могла уехать в любой момент к той же Инге, которая звала ее к себе в каждом письме. Но пока на нее не нападали, она не торопилась, стипендия у Инги была вполовину ниже. Кроме того, она вдруг начала разбираться в тех вещах, о которых говорилось в комнатах Наташи с Людой или Тани и Лены. Ее начали узнавать, теперь с ней здоровались, девочки охотно знакомили ее со своими парнями и брали на «дело». Страдовали по огородам, по колхозным полям и по дачным наделам – скудная курица на каждый день хоть кому надоест, и пока была возможность, девчонки себе не отказывали в удовольствиях. Впервые Любка могла есть яблоки, сколько влезет, груши, сливу, которые в их село привозили лишь по осени и очень редко. Местные парни открывали им двери своих огородов или дачных участков, выбирали яблони, рвали охапками цветы, иной раз свои собственные – и им оставалось лишь собрать урожай в пакет. Теперь девчонки ее подкармливали, как будто вспомнив, что когда-то они были вместе, делились косметикой, своей у нее пока не было, или одалживали свои вещи, иногда отдавая насовсем. Школьных костюмов у Любки теперь было несколько, одно серебристое платье из люрекса и с затяжкой, которую ей все же удалось расправить. Конечно, хорошие вещи девчонки отправляли в посылке домой, но забота была приятной.
