Он взял под контроль все дороги Ноттингемшира. Сборщики шерифа или епископа могли закрываться копьями и мечами ратников, жарко молиться, но ничто не спасало их от встречи с воинами лорда Шервуда. Большая часть налогов стала уходить в Шервуд, а казна получала то, что Робин счел нужным оставить шерифу.
Гай, твердо намерившись покончить с лордом Шервуда в самое короткое время, предпринял несколько вылазок в лес, но каждый раз убеждался в том, что границ, установленных Робином, ему и его ратникам не преодолеть.
На первых порах и шериф, и Гай всерьез ожидали, что лорд Шервуда пойдет штурмом на Ноттингем, чем изрядно повеселили Робина. Ему действительно не составило бы труда взять город, но это не входило в его планы. Шерифу и Гаю Гисборну пришлось смириться с существованием вольного Шервуда, поскольку признаться в собственной слабости принцу Джону они не хотели. За голову Робина была объявлена щедрая награда, за каждого из вольных стрелков – награда, меньшая в разы. Потом список имен вырос, размер наград увеличился, но еще никто ни разу не польстился на деньги, обещанные шерифом, и ни один вольный стрелок не был выдан властям.
Конечно, его войско несло неизбежные потери, но они постоянно восполнялись новыми изгнанниками, которым не было иного убежища, кроме Шервуда. Но Робин принимал не каждого, кто просил его о зеленой куртке вольного стрелка. Сначала он выслушивал новичка, взвешивая на собственных душевных весах причину, по которой стоявший перед ним человек оказался вне закона. Если он приходил к решению, что закон был нарушен без веских на то оснований или нарушение было таким, что его нельзя оправдать никакой причиной, то вольные стрелки могли сами под покровом ночи доставить виновного к слугам шерифа, а то и исполнить приговор вместо них.
Постепенно тайная власть лорда Шервуда распространилась не только на Ноттингемшир, но и за его пределами. Могло показаться странным, но в Средних землях неожиданно наступил порядок. Челядь обедневших лордов больше не нападала на путников и обозы, девушки и честные женщины могли покидать селения и города, не опасаясь быть подвергнутыми насилию, меньше стало воровства и убийств. Сэр Рейнолд, не признаваясь себе в том, в глубине души был даже доволен, что лорд Шервуда взял на себя большую часть его обязанностей. Нет, он не был благодарен Робину, поскольку тот регулярно перехватывал не только часть собранных налогов, но и доходы, которые шериф считал личными. Но сэр Рейнолд был уже немолод, стремился к покою, а не к постоянным сражениям, и потому не питал такой одержимой ненависти к лорду Шервуда, как Гай. Тот выходил из себя при одном лишь упоминании о вольном Шервуде, и тем более о самом Робине. Гай был уверен, что цель Робина – отнять власть у него и унизить его в глазах всего графства. Поэтому он неустанно искал лазейки в защите Шервуда, но всякий раз безуспешно, и уже не первый год лорд Шервуда отбивал любую атаку, какой бы хитроумной она ни была.
Гай, уму и проницательности которого Робин отдавал должное, ошибался. Цели унизить его у Робина не было, как и соперничества за власть. Гай хотел убить его, но не сумел. Поскольку Гай в своих намерениях не преуспел, постольку Робин продолжал жить и обустраивал свою жизнь так, как считал нужным. Жить иначе он не считал себя вправе.
Вольный Шервуд стал той силой, которую он решил создать и создал. Врагам Робина пришлось безмолвно признать свое бессилие разгромить войско лорда Шервуда и одержать верх над ним самим. Пока он достиг всего, чего желал, и был доволен и жизнью, и собой. С одной стороны. А с другой, его спокойствие стало нарушать какое-то неясное волнение, природу которого он не мог себе объяснить. Это волнение раздражало, дела могли отвлечь от него, но оно никуда не исчезало, закрадываясь в душу вновь и вновь.
– Робин, тебе пора влюбиться! – заявила ему жена друга, сопроводив слова звонким смехом. – Ты в последнее время ходишь сам не свой, словно что-то ищешь, но не понимаешь, что!
Робин отговорился шуткой. Ему хватало забот, чтобы морочить себе голову такой досадной помехой, как любовь к женщине. У него не было недостатка ни в женском внимании, ни в ласковых подругах, и большего он не желал. Когда-то в юности он испытал влюбленность, переболел ею и счел, что на будущее с него довольно нежных чувств. Но его душа все равно не находила покоя. Именно в таком состоянии он и пребывал, когда лежал на лугу среди высоких трав, закинув руки за голову, и дремал под неумолчный стрекот цикад, как вдруг услышал песню.
Мгновенно очнувшись от сна, Робин вслушался в голос: певучий, нежный и очень мелодичный девичий голос. Ему захотелось взглянуть на саму девушку, которая без опаски гуляла в лесной глуши, да еще и пела, словно нарочно привлекая к себе внимание, забыв или не зная, что лес любит тишину. Он вскочил на ноги, озорства ради закрыл лицо полумаской из черного плотного шелка и пошел на голос.
Когда он увидел ее, она как раз допела песню и в молчании сидела на берегу, небрежно отмахиваясь от ластившегося к ней серого жеребца. Внезапно в ее руках оказались лук и стрела. Проследив взглядом направление прицела, Робин увидел выбранную девушкой цель и, достав из колчана лук и стрелу, прицелился сам. Задуманное упражнение в стрельбе было нелегким, он мог и промахнуться, но неожиданно для себя загадал: «Если попаду, эта встреча – нечто большее, чем случайность!»
Он не промахнулся. Она вскочила на ноги, обернулась, и он утонул в бесстрашных огромных светлых глазах.
Проводив ее до Фледстана и расставшись, но условившись о новой встрече, Робин поймал себя на том, что непрестанно думает о ней, вспоминает каждое ее слово, сказанное за время, что они пробыли вместе, и не просто вспоминает, а слышит ее нежный голос. Пять дней, ему нужно подождать только пять дней, и он снова увидит ее! А он очень хотел ее увидеть – так сильно, что пять дней казались ему вечностью.
Ночью и следующим днем он продолжал вспоминать ее, и в его сердце теплилась беспричинная радость. Ему хотелось вновь и вновь повторять ее имя: Мэри. Как чудесно оно срывается с губ, каким теплым выдохом вылетает из груди! Мэри…
Он никогда не встречал ее прежде – в этом Робин был уверен по той самой причине, которую ей и назвал. И все же каждая черточка ее нежного облика чудилась ему до боли знакомой. Изгиб складывавшихся в улыбке губ, легкие жесты изящных рук, серебристая глубина глаз… Странное ощущение знакомства до первой встречи укрепляло его в убеждении, что эта девушка изначально предназначена для него и только для него.
Очарованный ею, Робин при второй встрече хотел не просто привезти ее в Шервуд, а оставить возле себя. Никто из его подружек никогда не вызывал у него такого помысла. Как они ни просились в Шервуд, он только отшучивался, но не брал никого с собой, предпочитая навещать их сам, лишь бы не обременять себя ненужными обязательствами. А вот она… За одну недолгую встречу он был впервые настолько пленен и сердцем и разумом, что не раздумывая ответно стремился завладеть ею, а завладев, уже не отпускать от себя.
Он вспоминал ее признание, неумелость нежных губ, скованность юного тела и хотел скорее увидеть ее вновь и забрать с собой. Не только затем, чтобы любить ее и вызвать в ней ответные чувства, но прежде всего чтобы защитить ее. При такой красоте и такая доверчивость! При такой неискушенности и неопытности с таким пылом отвечать на поцелуй, не понимая, как это опасно! Вспоминая свежесть ее несмелых губ, он невольно улыбался, уверенный в том, что она впервые в жизни целовала мужчину. Ей, по-видимому, и в голову не пришло, что он с трудом заставил себя отпустить ее, вместо того чтобы уложить на траву и обратить сопротивление в покорность. Он отпустил, а если бы на его месте оказался другой? Нет. Он хотел быть у нее первым и остаться единственным – такую девушку он не желал делить ни с кем.
