– Полагаешь, что с тобой или со мной Гай обошелся бы милосерднее? – хмыкнул Вилл и, вздохнув, сказал: – Каждый из нас знал или знает, на что идет и чем рискует. Гарри не был исключением, равно как Мартин. Если тело Гарри мы хотя бы предали погребению, то где остался гнить Мартин, не знаем ни ты ни я.
Робин скрипнул зубами и промолчал. Что он мог возразить Виллу? Истерзанный и обезображенный труп Гарри им удалось выкрасть с виселицы, на которую мертвого оруженосца Гая Гисборна подвесили на поклев воронью, после того как он неделю простоял, привязанный к столбу, посреди главной площади Ноттингема. Где закопали или куда выбросили тело Мартина, они не узнали до сих пор, как ни старались. Сколько бы монет не перепало слугам в замке сэра Рейнолда, никто не смог сказать, что сталось с убитым стрелком вольного Шервуда.
Робин и Вилл надолго замолчали, отдавшись рыси лошадей и извивам дороги. Ровный перестук копыт навевал умиротворение – опасное чувство, непозволительное для тех, чьим домом стал Шервуд. Ни Робин, ни Вилл не обманывались тишиной леса, нарушаемой лишь птичьим щебетом, и спокойствием безлюдной дороги. Внешне они казались расслабленными, но на самом деле чутко вслушивались в лесные шорохи и смотрели вперед одинаково цепкими, все подмечающими глазами. Им не приходилось прилагать усилия, чтобы быть начеку каждую секунду: внимательность ко всему, что окружает, была даже не привычкой, а давно стала частью их жизни, была у них в крови. В любой момент на дороге могли показаться путники, и кто ими будет, надлежало определить за одно краткое мгновение. Промедление могло осложнить положение, а могло и стать роковым.
– А с тобой что не так? – вдруг спросил Вилл и, поймав быстрый взгляд Робина, уточнил: – Поссорился со своей таинственной красавицей?
– Почему ты спрашиваешь?
Вилл снисходительно улыбнулся.
– Я столько лет знаю тебя, Робин, что меня не обманывает безмятежность на твоем лице. Когда ты вернулся на рассвете, глаза у тебя были отнюдь не радостные, как и настроение. Оно у тебя и сейчас не радужное, хотя ты прячешь его за улыбкой, и вряд ли рассказ Статли тому причина.
Робин лишь усмехнулся в ответ. Вилл прав. Связывавшие их узы были настолько прочными, что никто из них не нуждался в словах, чтобы понять, что происходит с другим.
– Не ошибусь, предположив, что невинные прогулки по ночному Шервуду закончились, и ты получил от своей подруги исчерпывающие подтверждения ее чувств к тебе, – посмеиваясь, продолжал Вилл. – Я даже в точности могу сказать, когда у вас все случилось впервые. В ночь, когда Джон вернулся домой без тебя с печальной вестью о Мартине. Угадал?
Робин молча повел глазами в его сторону, Вилл расхохотался и хлопнул Робина по плечу.
– Угадал! Надо было ослепнуть, чтобы остаться в неведении! Ты же был сам не свой, улыбался, казалось, без всякой причины и так глубоко иной раз уходил в себя, что не слышал того, что тебе говорили. А уж когда ты не глядя снес стол в трапезной!..
Робин против воли тоже рассмеялся, и в глазах Вилла мелькнуло довольство тем, что Робин развеселился.
– Из-за чего вы поссорились? Она стала докучать просьбами забрать ее с собой в Шервуд? – Вилл понимающе вздохнул. – Все они рано или поздно начинают об этом просить. По себе знаю.
– Сейчас ты промахнулся, – с усмешкой ответил Робин. – Я пока не могу убедить ее остаться со мной, а против воли забирать ее в Шервуд не хочу.
Вилл удивленно вскинул брови и протяжно присвистнул.
– Вот оно что! Не думал, что на сей раз ты зайдешь так далеко. Неужели эта девица настолько сильно зацепила тебя за сердце?
Робин крепко сжал губы, предпочтя воздержаться от ответа. Вилл, прищурившись, посмотрел на него долгим взглядом и сказал:
– Девичья смелость заключается не в том, чтобы поступиться невинностью. Остаться с мужчиной и разделить его судьбу – особенно твою! – вот для такого поступка нужно обладать истинным бесстрашием. Если она оказалась малодушной, лучше расстанься с ней и забудь.
– Нерешительность не есть малодушие! – вскипел Робин, задетый небрежными словами Вилла. – Ты не знаешь ее, поэтому воздержись от подобных советов.
Любого другого, кому был известен нрав лорда Шервуда, такой тон Робина заставил бы немедленно замолчать. Но не Вилла. Вот и сейчас сдержанный гнев Робина не произвел на него впечатления.
– Я ее, конечно, не знаю, – подтвердил Вилл и с ироничным смешком осведомился: – А ты уверен, что знаешь? Что если она вторая Мартина?
– Нет, – резко ответил Робин. – Сравнивать ее с Мартиной даже не оскорбление, а кощунство.
В душе поразившись такому определению, Вилл насмешливо округлил губы, собираясь снова засвистеть, выразив тем самым глубокое сомнение в уверенности Робина. Поймав короткий, острый как лезвие взгляд, он решил не испытывать терпение Робина и воздержался от свиста, примирительно сжав руку лорда Шервуда. Тот сердито хмыкнул, но безмолвно принял такие же безмолвные извинения Вилла.
Некоторое время они снова ехали в молчании. Склонившись в седле, Робин потрепал вороного по атласной шее, на которой играли солнечные блики. Воин ответил всаднику дружелюбным фырканьем.
– Отличный конь! – заметил Вилл. – Не уступает моему Эмберу!
– Не просто не уступает, а превосходит. Уж извини, Вилл!
– Превосходит? – фыркнул Вилл, не соглашаясь с Робином. – Если только в том, что отхватит руку любому, кроме тебя, кто попытается взять его под уздцы.
– Завидуешь? – рассмеялся Робин, окончательно приходя в хорошее расположение духа, как с ним случалось всегда в обществе Вилла.
Тот рассмеялся в ответ и, помедлив, спросил:
– Кстати, о той, что одарила тебя таким великолепным конем. Твой приказ о леди Марианне остается в силе?
– Да, – кратко ответил Робин.
– И до какого же часа ты собираешься оберегать ее? Пока сэр Гай с ней не обвенчается?
Лицо Робина приняло каменно-непреклонное выражение.
– Он с ней не обвенчается, – сказал он как отрезал.
– Не хочешь ему уступить даже в этом? – понимающе хмыкнул Вилл, но тут же задал вопрос: – Почему? Ведь она тебе не понравилась, ты очарован другой девушкой, настолько, что даже хочешь забрать ее в Шервуд. К чему твои заботы о леди Марианне?
Самым простым было открыть Виллу, что Марианна и есть та, которой, по словам Вилла, очарован Робин. Все вопросы бы сразу оказались исчерпанными. Но, всегда и во всем откровенный с Виллом, доверявший ему как самому себе, Робин не смог заставить себя признаться. Слишком прочно въелось в его сознание стремление уберечь Марианну от любой опасности, не рисковать ее свободой и самой жизнью, пока она окончательно не свяжет свою судьбу с ним. Вилл, конечно, хранил бы их тайну с такой же надежностью, как и Эллен. Но Джон и Статли, пусть Робин и не слышал их разговора, были правы: он не желал говорить о своих сердечных делах с кем бы то ни было, не мог произнести имени Марианны, не уверившись в том, что само сочетание его и ее имен не навлечет на нее беду. Поэтому он предпочел отговориться:
