— Я беспокоюсь об отце, — тихо сказала она, голос ее был едва слышен сквозь гомон голосов болтавших рядом людей. — Он болен. Все это видят. Королева говорит, бо́льшую часть времени он проводит в потайных комнатах и редко выходит из своих покоев, разве что прогуляться по личному саду, когда в состоянии это сделать. Думаю, ему сейчас очень трудно, настроение у него плохое как никогда. Нога доставляет ему такие страдания, что он становится чрезвычайно капризным и склонен срываться по малейшим поводам.
Анна взяла руку Марии и пожала ее:
— Я вижу, что ему стало хуже. Ясно, что нога сильно беспокоит его.
— Он пытается скрывать это, но по лицу видно, что он сильно страдает, хоть и старается не подавать виду. — Мария выглядела очень расстроенной. — Он уже не может ходить по лестницам; его затаскивают наверх и спускают вниз с помощью специальной каталки, и еще сделали два специальных кресла с длинными подлокотниками, чтобы носить его по галереям и перемещать из комнаты в комнату. — Она окинула взглядом гостей и склонилась к самому уху Анны. — Давайте выйдем в галерею и поговорим приватно. Здесь нас могут услышать.
В галерее, по счастливой случайности, было пусто. Они присели на скамью у окна.
— Честно говоря, Анна, я не представляю, что мой отец долго протянет в таком состоянии, — сказала Мария. — И мы получим в правители моего брата. Мне страшно за нас всех и за Англию, ведь его воспитывают кембриджские проповедники. А они все еретики, это несомненно! И она, королева, поощряет это!
Анна сознавала, какие мрачные перспективы сулит Англии правление реформистов. Неудивительно, что Мария так беспокоится.
— Вы слышали, что случилось в прошлом месяце? Епископ Гардинер пытался арестовать ее за ересь, но ей удалось убедить короля в своей невиновности.
Анна подумала, не рассказать ли Марии, что ей известно о деяниях Кэтрин Парр до брака с королем, но содрогнулась от мысли, какие последствия это может иметь, если та посчитает необходимым передать ее слова отцу, и смолчала. Последние годы Анна жила вдали от двора, от царивших там интриг и зависти, и была вполне довольна этим. Ей хотелось поскорее вернуться домой, к Отто, который стал ей дороже, чем когда-либо прежде, и людям, которых она теперь считала своей семьей. Иоганну было уже пятнадцать лет. Осталось подождать всего несколько месяцев…
— Надеюсь, этот опыт кое-чему научил королеву и заставил переосмыслить свои ошибки.
— Не думаю, что королева описала бы это так, — едко заметила Мария. — Нет, Анна, будущее весьма неопределенно для тех из нас, кто держится истинной веры. Мы должны молиться, чтобы мой отец прожил как можно дольше, но волки уже облизываются, предвкушая новые порядки. И с этим ничего нельзя сделать! — В ее голосе слышалась горечь. — Неужели они не боятся за свои бессмертные души? — Мария глубоко вздохнула, перебирая пальцами четки. — Мы должны вернуться к гостям, пока нас не хватились.
Вновь и вновь в течение следующих дней Анна поражалась избыточной роскоши двора, которая, казалось, превосходила все, что было раньше. Каждый день она обедала с принцессами за столом короля; потом забавлялась охотами, а по вечерам сидела рядом с королевой Екатериной, и они смотрели экстравагантные представления масок, которые устраивали в честь адмирала Франции. Остаток дня в числе привилегированных гостей Анна проводила с королем и королевой в новом банкетном доме, выстроенном в саду, — небольшом изысканном павильоне, увешанном гобеленами и обставленном буфетами с инкрустированной драгоценными камнями и жемчугом золотой посудой, — где собравшихся в тесном кругу потчевали всевозможными сластями. Генрих, — Анна это видела, — вел себя так, будто впереди у него еще много долгих лет, старался игнорировать боль в ноге и решительно принуждал себя вести нормальную жизнь, насколько это было возможно.
Из Гринвича двор переехал в Хэмптон-Корт, где были организованы еще более пышные торжества. Королевский совет велел Анне присоединиться к ним. Казалось, что Генрих, вспоминая славные дни юности, хотел устроить последний яркий праздник, прежде чем тьма сомкнется над ним. Анна чувствовала атмосферу ожидания, подспудных домыслов — подавляемых, разумеется, потому что предсказывать или даже воображать себе смерть короля считалось изменой.
Однажды вечером Анна шла ужинать с Генрихом и встретила в галерее Сюзанну Гилман. Та с опаской посмотрела на нее, однако Анна больше не держала зла на свою бывшую подругу. История шестилетней давности теперь не имела значения. Поэтому Анна улыбнулась, справилась о здоровье Сюзанны и пошла дальше, радуясь, что между ними не осталось вражды.
Хэмптон-Корт она покинула в жаркий августовский день. Сидя в носилках, Анна тихо плакала. Внутреннее чутье подсказывало, что Генриха она больше не увидит. Он послал за ней, чтобы попрощаться. Анна застала его в задумчивом настроении и решила, что король тоже чувствует краткость отпущенного ему срока: он крепко обнял ее, будто в последний раз, и заглянул ей в лицо — в глазах у него стояли слезы.
— Вы всегда были мне верным другом, Анна, больше, чем я того заслуживаю. У вас столько прекрасных качеств и добродетелей, даров, которых я, признаюсь, лишен. Но, обладая теми незначительными достоинствами, какими наделил меня Господь, я приношу свою самую смиренную благодарность за Его милость ко мне и возможность наслаждаться дружбой такой прекрасной женщины, как вы. — Он отпустил Анну и поцеловал ей руку в самой изысканной манере. — Любите Господа, бойтесь Его и служите Ему, — наставительно добавил напоследок король. — Будьте милостивы ко всем. — Казалось, земные заботы больше не имеют для него значения, только бессмертная душа.
— Я любила вашу милость по-сестрински, — сказала ему Анна, — и навечно благодарна вам за доброту ко мне. — Она вспоминала все те деньги, которые он посылал ей, имения, перешедшие к ней после смерти герцога Саффолка для увеличения ее доходов, и сумму, которую Генрих прошлой осенью заплатил доктору Сеферу, когда она снова заболела трехдневной лихорадкой. — Да хранит вас Господь в здравии и да благословит вас!
— Прощайте, дорогая Анна. — Генрих наклонился и поцеловал ее в губы.
Она сделала реверанс и долго еще, удаляясь, чувствовала на себе его взгляд.
Анна вернулась в Ричмонд в расстроенных чувствах и сообщила придворным, что они отправляются в Блетчингли. Пусть перемена обстановки поможет развеять пелену окружившей ее печали.
Когда они тронулись в путь, рядом с Анной, как всегда в эти дни, появился Отто. Весь последний год они снова были любовниками, не в полном смысле этого слова: Анна решила больше не рисковать внебрачными беременностями, — но во всех остальных. Придворные наверняка это заметили, но делали вид, что ничего не происходит. Судя по отношению к ней слуг, Анна понимала, что они ее очень любят, и была благодарна им за защиту и покровительство. Они явно считали ее достойной частички счастья после всех перенесенных тягот. Ситуацию облегчил и отъезд Ханны, которая оставила Отто и вернулась к своим родным в Клеве. Ее разрыв с супругом был встречен неодобрительно, придворные сочувствовали покинутому мужу, и никто не порицал его за обретенную любовь. Тем не менее Анна и Отто скрывали свои отношения и старались не проявлять привязанности друг к другу на людях. Анне было достаточно просто находиться с ним рядом, особенно в такой прекрасный солнечный день, когда они вместе скакали по тенистым дорогам Суррея.
