Светлана не сделала для себя большого открытия, когда подумала: «Мужчина никогда не бывает сыт; набив желудок, он желает женщину, овладев женщиной, идет опять набивать желудок». Эта мысль, эта последовательность не вызвали в ней ни какого-нибудь протеста, ни небрежения. Сейчас, когда Тимур смотрел на нее, это казалось естественным. Тимур был так красив и силен, что, пожалуй, любые его желания показались бы ей естественными. Светлана пьянела и млела под его взглядом – он будто гипнотизировал ее. У нее шевелилась слабая мысль, что она сидит сейчас перед ним, молчит и улыбается, – словом, выглядит, как последняя дура. Но эта мысль не смущала ее. Если она выглядит сейчас, как дура, то и это естественно – поскольку это желание Тимура…
Она не помнила, как он приблизился к ней, – а он приблизился. Она не помнила, как он взял ее на руки, будто пушинку, – а он взял ее, будто пушинку… Светлана на коротенькую минутку осознала, что происходит, когда оказалась в спальне – лежащей навзничь на кровати, – а Тимур жарко целовал ей лицо, он прямо-таки сжигал ей лицо… Это был не человек сейчас и не тигр, наевшийся мяса, это был горячий ветер из Сахары…
Ветер начал рвать ее одежды. Светлана шевельнулась было, чтобы протестовать – она ведь была не так богата. Но ветер властно остановил ее движение… Одежды рвались с треском. Светлана стонала. Ей было больно и хорошо в могучих объятиях. Она дышала этим ветром, широко раскрыв рот. Она стала песком, который был перетаскиваем ветром… Светлана обращалась в бархан то на одном краю кровати, то на другом. У нее появился господин, слава Богу!..
Ей казалось, что Тимур уже не одежды, а ее саму рвал на части, – рвал, как некоторое время назад рвал мясо. И Светлана испытывала от этого блаженство… Ни с кем ей еще не было так хорошо. Ибо со всеми другими мужчинами она была женщиной, партнершей, любовницей, подругой – кем угодно, но только не мясом… Ее ласкали, ею восхищались, ей говорили нежные приятные слова; иногда ее просили о близости, перед ней унижались… Но никто не рвал ее прежде, не царапал, не кусал, не мял и не душил. А эта мука – любовная мука, – оказывается, была так приятна… Фантастически приятна!.. Светлане представлялось, что в муке этой она рождается вновь, – рождается более сильной и счастливой. И теперь она совсем не так будет жить, она не будет мучиться. Она будет есть много мяса, она будет сильная и горячая. Она будет хищница…
От блаженства, от боли, от запаха крови у Светланы кружилась голова. Светлана плохо ощущала себя в пространстве: окажись они сейчас на потолке – для нее это тоже выглядело бы правдоподобно.
Оргазм, который она испытала, – был горный пик, на который Светлана еще не поднималась. И вот она на него поднялась. Забыв обо всем на свете, забыв даже себя, она превратилась в зверя, который рычал и скулил, царапался и кусался. Тело Светланы ходило под Тимуром ходуном, ногти глубоко впивались ему в спину, в ягодицы…
А с него потоками тек жаркий пот… Пот стекал ей на грудь, на шею, на красивое, искаженное гримасой боли и одновременно блаженства лицо. Капельки пота блестели у ее глаз, а может, это были слезы – слезы ее восторга. Тимур видел ее глаза; они были широко раскрыты, но они не видели его; они, кажется, не видели ничего, взгляд был как бы обращен вовнутрь. Днем необычного фиалкового цвета – они сейчас были темны. Глаза Светланы были в эти мгновения неподвижные и блестящие. Они очень напоминали Тимуру глаза тех сайгушек, каких он загнал насмерть в казахстанской степи… Эта мысль невероятно возбудила Тимура, и он едва удержался от того, чтобы не впиться Светлане зубами в шею…
Когда пик был достигнут, когда над пустыней прошел жаркий ураган, Светлана и Тимур расслабили объятия и лежали рядом, часто дыша, отдыхая, глядя в потолок.
Пахло потом и кровью. Пахло мужчиной и женщиной.
Из коридора в комнату падал клин света.
Светлана обратила в полумраке комнаты внимание на черные пятна на простыне, на подушках, разбросанных по кровати:
– Что это?
Тимур проследил ее взгляд:
– Кровь.
Сейчас кровь воспринималась Светланой как явление само собой разумеющееся. Светлана почувствовала, что у нее горят огнем плечи и горит огнем грудь. Светлана покосилась на свою грудь – та была в крови. Но кровь не пугала и даже не смущала Светлану… Женщине было так хорошо. Она ведь только что родилась в этот мир и издала первый крик. И прозрела… Она поняла со всей ясностью, что такое любовь…
А у Тимура были расцарапаны плечи.
Невидящим взглядом он смотрел в потолок и отдыхал. Возбужденное дыхание его еще не улеглось. Светлана видела, как хищно расширяются его ноздри. Ей все больше нравился этот загадочный мужчина, – про которого она ничего не знала, да, пожалуй, и не хотела знать… Главное, что он был и что был он рядом, и что был горяч, как печка.
Поднявшись на локте, Светлана поцеловала Тимура в висок:
– Ты замучил меня чуть не до смерти. Я чувствую, что буду жить теперь сто лет.
Он улыбнулся в полумраке:
– Я отдохну немного. И минут через десять ты скажешь, что будешь жить лет двести.
Светлана тихо засмеялась и положила голову ему на грудь:
– Кто ты? Я ничего о тебе не знаю…
Она не видела, как он досадливо скривился:
– Считай, что спортсмен.
Светлана вдруг пожалела его:
– Ты же не выспишься. Как будешь завтра?
– Высплюсь. У меня только после полудня… встреча с тренером.
Они минут пять лежали молча. Светлана вдруг покосилась на обрывки своей одежды:
– Кофточку жалко. И юбку. Она мне очень нравилась.
– Мне тоже, – Тимур спустил руку с кровати, пошарил в темноте на полу, поднял брюки; вытащил что-то из кармана и бросил на подушку. – Не пойми меня только превратно…
– Что это? – покосилась Светлана на подушку.
– Пара тысяч баксов. Тебе хватит, чтобы купить себе что-нибудь нарядное…
– Деньги? – женщина изменилась в лице. – Ты решил мне заплатить? Но я же…
– Брось… Не делай из этого проблем. Я порвал у тебя что-то – считай, я заплатил штраф.
– Но я же не проститутка!..
Он захохотал:
– Но я же даю тебе не двадцать долларов. Давай договоримся: ты – моя женщина…
Светлана молчала минуту, потом улыбнулась:
– Хорошо… – такой вариант ее устраивал.
* * *
Виктория Макарова,
2 часа 20 минут ночи,
24 марта 1996 года,
у себя дома
Виктория вернулась в комнату и помогла Ольге Борисовне раздеть и уложить старика. По старой конспиративной привычке он уже включил радио погромче, чтобы сделать невозможным прослушивание.
– Что там творится, девочка? – спросил он ее домашним голосом.
