Дина подавленно кивнула:
– Хорошо… Только наберите номер сами – у меня руки сильно дрожат.
Тимур подал ей трубку и быстро набрал требуемый номер.
Через несколько секунд трубку на том конце провода сняли. Дина спросила взволнованным голосом:
– Геннадий Анатольевич?..
Геннадий Анатольевич, действительно, очень заинтересовался информацией и даже не стал торговаться; он заверил, что завтра же на счет Дины Дубман будут переведены полторы тысячи долларов. И положил трубку.
Дина тоже положила трубку и подняла на Тимура умоляющие глаза:
– Разрешите мне теперь…
– Да, конечно, теперь можешь…
Дина поднялась с табурета и… только двинулась из кухни по направлению к спальне, как стальная струна вдруг захватила женщине шею.
В глазах у Дины потемнело, сразу кровь застучала в висках…
Дина широко раскрыла рот и захрипела. Но струна затянулась еще сильнее – настолько сильно, что Дина не могла уже даже хрипеть.
Боль была такая, будто ножом резали шею – струна впилась глубоко в кожу. И кожа лопнула, по шее потекла кровь.
Лицо женщины стало багровым. Дина сначала напряглась, хотела вырваться; хваталась руками за шею – тщетно пробовала сунуть пальцы под струну, но – безрезультатно. Убийца слишком превосходил ее в силе… Дина дерзнула ударить его локтем – и ударяла… С каждым разом все слабее и слабее. Наконец обмякла, выпученные налитые кровью глаза ее остекленели, и женщина мягко осела на пол…
Тимур еще минуты три стоял, согнувшись над ней, не отпуская струну. Смотрел, как конвульсивно дергаются ее ноги… Потом пощупал пальцем сонную артерию и выпрямился; отер струну о подол халата Дины. Переступив через тело, вышел в прихожую. Поднял коробку.
Он собрался уже уходить, но тут вспомнил о деньгах. Решил все-таки взять. Не то, чтоб они ему были очень нужны – скорее для того, чтобы инсценировать ограбление.
Тимур нашел среди книг двухтомник Пришвина и вытащил второй том. Переложил доллары к себе во внутренний карман пальто. Огляделся. Сбросил на пол с десяток книг, выбросил какие-то бумаги, документы из секретера, высыпал в боковой карман драгоценности из шкатулки…
Затем тихо покинул квартиру.
На улице, проходя мимо мусорного бака, бросил в него свою коробку – она все равно была пустая.
* * *
Виктория Макарова,
10 часов вечера,
24 марта 1996 года,
у себя дома
Ольга Борисовна делала в ванной горячий массаж Прокофию Климентьевичу, когда Виктория пришла домой. За спиной у девушки громко щелкнул дверной замок.
– Виктория, ты одна? – послышался из ванной голос женщины.
– Да, Ольга Борисовна, – бросив сумочку на стул, Виктория устало снимала пальто.
– Не каждый же день ей новых кавалеров водить, – покряхтывая под довольно сильными руками женщины, прокомментировал ситуацию дед.
– Борщ на плите, гуляш в холодильнике, – сообщила Ольга Борисовна. – Мы скоро заканчиваем.
Виктория в одиночестве села ужинать на кухне.
День на службе закончился без катаклизмов и даже без осложнений, которых девушка боялась с утра.
И накатила вечерняя усталость. Здесь, на старой кухоньке, пропахшей вкусным борщом, Виктория впервые с утра ощутила себя защищенной. Это, наверное, еще детские впечатления, устоявшаяся уверенность: дедушка сильный, с ним спокойно, он никому не даст обидеть; дедушка – незыблемая основа… Так ли это? Очень многое изменилось с тех давних времен, когда Вика, маленькая девочка, ловила в скверике за домом бабочек сачком. Дедушка стал совсем старик. И хотя крепится, – видно, как сильно он сдал, как слабеет с каждым днем и сам все чаще нуждается в помощи – в самой обыкновенной, в быту…
Виктория отогнала эти грустные мысли. Ей еще необходимо было обдумать сложившуюся ситуацию… Кажется, сие не терпело отлагательств.
– Как дела на работе? – спросила Ольга Борисовна.
– Нормально.
Что же произошло сегодня? Почему она столь неожиданно для себя бросилась в омут головой? Ведь это даже не в ее характере. Как опытному стрелку ей скорее свойственно сидеть в засаде и подпускать добычу на верный выстрел, а затем поражать ее – легким движением указательного пальца, нажимающего на спусковой крючок…
Снова послышался такой домашний голос Ольги Борисовны:
– Виктория, ты поможешь нам перебраться в кресло?
Девушка отодвинула тарелку:
– Да-да, иду…
Через полчасика дедушка отослал Ольгу Борисовну заниматься домашними делами, чтобы без помех переговорить с внучкой. У Прокофия Климентьевича было благодушное настроение, – наверное потому, что почти ничего не болело. После массажа на время отпустил кашель. Они сели чаевничать вдвоем, не включив даже телевизор.
Прокофий по-стариковски не спеша отхлебывал чай:
– Что-то произошло, Вика?
От деда не спрячешься. Виктория посмотрела на него с уважением и любовью:
– Мне надо посоветоваться с тобой, прокрутить ситуацию. Дело серьезное.
Старик насторожился:
– Что-то я от тебя подобного давненько не слышал, включи-ка радио, красавица. Музычку послушаем…
– Не нужно, – Виктория положила на стол аккуратную пластмассовую коробочку размером с пачку сигарет. – Я взяла у ребят в техническом отделе подавитель «жучков».
– Как, как? Подавитель?..
– У нас появляются время от времени любопытные новинки…
Старик с сомнением покосился на прибор:
– И напрасно. Шум льющейся воды или плохо настроенного канала радио забивают микрофоны напрочь, но при этом не привлекают внимания. А с твоей коробочкой ты в данный момент насторожила какого-то парня на прослушивании, – об этом он сказал с уверенностью специалиста.
– Стандартное прослушивание сейчас ведется автоматически, человек в наушниках сидит только на конкретных заданиях, – тоже со знанием дела возразила Виктория. – Остальные каналы контролируются выборочно, а также по ключевым словам, по заданным голосам… И еще прочая техническая заумь. Нас это не должно волновать.
– Хорошо, – сдаваясь, поднял руки Прокофий, – не будем спорить о технике. Давай о людях, – это гораздо интересней. Что произошло, девочка? Я не слышал от тебя такого обеспокоенного тона с тех пор, как ты собралась выходить замуж. Если помнишь, ты страшно переживала тогда, что не сможешь по-прежнему ухаживать за мной, хотя я был в гораздо лучшем состоянии, чем сейчас. Но мы же справились с ситуацией.
Виктория ласково погладила ему руку:
– Не мы, дедушка, а ты. Зачем перекладываешь на меня свои лавры? Ты в семьдесят пять лет привел в дом женщину на двадцать пять лет моложе себя и отпустил меня с богом. И с чистой же совестью.
