– В этом же здании? Удобно. Туда бы тоже наведаться…
– Туда я не пойду, на улице полно народу и фонари. Точно вызовут полицию. Давай скорее!
– Прошу! – Монах отступил и дернул за ручку входной двери. – За мной, Лео! Какой у него этаж?
Они вошли в полутемный коридор. Через длинное стрельчатое окно падал сумеречный свет. Под потолком горела неяркая лампочка в матовом плафоне.
– Третий, кажется. Лифта, конечно, нет!
– Нам торопиться, некуда. Номер квартиры?
– Одиннадцать.
Они взобрались на третий этаж, причем едва плелись, напоминая похоронную процессию – из-за ноги Монаха. Тот шел впереди, Добродеев замыкающим.
Журналист весь измаялся и готов был нести Монаха на руках. Он что-то бормотал и слегка подталкивал соучастника в спину.
Наконец они добрались до третьего этажа и стали перед нужной дверью. Она была опечатана.
– Ну? – прошипел Добродеев. – Быстрее!
– Дай отдышаться, Лео! Моя нога протестует против третьего этажа. Инструмент у тебя? Как они только живут без лифта!
– Какой еще инструмент! – шепотом закричал Добродеев. – Все у тебя!
– Точно! – Монах хлопнул себя ладошкой по лбу.
Он вытащил из кармана резиновые перчатки, протянул пару Добродееву. Натянул перчатки и осторожно снял с двери бумажную полоску с лиловыми печатями, после чего вставил ключ в замочную скважину и провернул без малейшего скрипа.
Дверь подалась.
– Откуда у тебя ключ? – обалдел Добродеев.
– Это не ключ, Лео, это мастер-ключ, или попросту отмычка. Подарок одного рецидивиста. Идешь?
Он шагнул в темную прихожую первым. Добродеев поспешил следом.
Дверь с мягким металлическим щелчком захлопнулась за ними, и они оказались в кромешной темноте.
У Добродеева возникло видение захлопнувшейся клетки, и он сглотнул невольно.
– Фонарик! – скомандовал Монах. – Или лучше свет?
– Какой к черту свет! Даже не думай. На! – Добродеев ткнул ему в руку фонарик. – Иди вперед! Направо гостиная, потом кабинет, за поворотом кухня, налево две спальни и ванная.
– Бывал здесь?
– Приходилось… – туманно ответил Добродеев.
Они вошли в гостиную, большую комнату с лепниной на потолке. Здесь было достаточно светло – окна были не зашторены. Монах выключил фонарик.
Они стояли на пороге и озирались. Массивная мебель светлого палевого дерева, обилие серебра и хрусталя в серванте, плазма во всю стену, кожаный диван и два кресла благородного шоколадного цвета, темно-красный ковер на полу.
– Неплохо жил, – заметил Добродеев. – Что за дерево?
– Ясень. О, здесь бар! – Монах ткнул рукой в старинный шкафчик с пасторальной сценой на открытой дверце. Внутри стояли разнокалиберные бутылки и хрустальные стаканы. – Давно о таком мечтаю.
– Смотри, картины! Целая стена в картинах. Полтора десятка, не меньше.
Монах снова включил фонарик; луч скользнул по картинам в разнокалиберных рамах.
– Наши местные художники! – сказал Добродеев. – Я когда-то делал репортаж, брал у них интервью. Это Валентина Павленко, цветы и фрукты, у меня тоже есть ее анютины глазки. Как живые. Это Лена Сачкова, крыши Праги, набережная Влтавы. Это наша прима-балерина Наташа Тимофеева, городской пейзаж. Торчит на желтом и синем. Это первые ее работы, штучные, а последние уже неинтересны, конвейер, сюжет тот же, только цвет меняет. Даже неловко, хорошая художница! Ее «Город в дождь» я видел в четырех колерах. Хотел купить, а потом плюнул. А это снег и солнце, Гриша Натальский. Река, пешеходный мост, луг… Этих не знаю. Артур не знает про коллекцию, обзавидовался бы.
– Это сколько же они стоят? – спросил Монах.
– Не очень дорого, это же не Марк Риттер.
– Да уж… Пошли, я хочу увидеть место преступления. Ты сказал, налево?
Они остановились на пороге большой ванной комнаты.
Монах включил свет и погасил фонарик. Здесь уже не было ни крови на полу, ни кровавой воды в ванне, ни бутылки из-под виски. Пусто, безлико.
– А кто наследник? – спросил Монах. – У него есть родные? Надо спросить Рыдаева насчет завещания.
– Понятия не имею. – Добродеев раскрыл зеркальный шкафчик. – Смотри, тут целая парфюмерная фабрика!
Некоторое время они молча рассматривали десятки флаконов и тюбиков.
– Это не самоубийство, – сказал Добродеев. – Человек с таким количеством косметики не кончает с собой. Он слишком себя любит. Его убили, Христофорыч.
Монах кивнул.
– Давай в кабинет. Веди, Лео, я чего-то совсем запутался в этих хоромах.
Кабинет Яника был невелик. Темно-красный письменный стол, застекленные книжные шкафы во всю стену, небольшой кожаный диванчик.
Монах потащил из-за диванчика большую папку с рисунками, наскоро пролистал.
– Там еще картины, – сказал Добродеев. – Тайник?
– За диваном? Нет. Просто выбросить жалко, да и стен свободных не осталось.
Добродеев стал одну за другой вытаскивать картины.
– Ты прав, Христофорыч, я бы такое тоже не повесил. Зачем же он их купил?
– Может, подарки. Мне Анжелика подарила статую старика, в кладовке стоит. Жорик сказал, что им подарила соседка, а той еще кто-то. Всяко бывает. Помнишь, у одного одесского юмориста в рассказе фигурировала статуя римского воина, сушащего портянки? Это примерно из той же оперы.
– Не помню. А вот эта очень приличная… Правда, без рамы. Почему здесь? Может, с дефектом?
– Ну-ка! – Монах взял картину у него из рук, присмотрелся.
– Что-то заметил? – спросил Добродеев, заглядывая ему через плечо.
– Ничего не вижу, нормальная картина. По-моему, она раньше была в рамке, тут следы… Очень интересно! Ну-ка…
Он вышел из кабинета и вернулся в гостиную, держа в обеих руках найденную картину.
– Включи свет! – скомандовал. – На пять минут! Никто не заметит.
Монах стоял перед стеной с картинами, внимательно их рассматривая. Почти ткнулся носом. И вдруг сказал:
– Помнишь, в рассказе Честертона у монаха спросили, где можно спрятать лист? Он ответил: «Среди листьев». А бумагу? Среди бумаг. А мертвое тело? Среди мертвых тел… Помнишь?
– Помню. Ну и?..
– А где можно спрятать картину, Лео?
– В смысле?
– В прямом. Исходя из приведенного логического ряда, где можно спрятать картину?
– Среди картин?
– Среди картин. Смотри! – Монах ткнул пальцем в одну из картин такого же размера, как и та, что была в его руке.
