Добродеев присмотрелся и ахнул.
– Вот тут она и висела, – сказал Монах. – Посвети фонариком, Леша! Люстра не добивает. Убийца снял картину примерно такого же размера, вытащил из рамы и вставил это. Причем, это не картина, а постер… и он его подкорректировал. А снятую спрятал за диваном. Это Яник? Похож, по-моему.
– Он! Господи! И никто ничего не заметил? Позвонить Мельнику?
– И что мы ему скажем? Доставай мобильник, Лео, сделай фотки. Она никуда отсюда не денется. И эту тоже, – он прислонил к стене найденную в кабинете картину. – Снимай все подряд!
Спустя полчаса со всеми предосторожностями они оставили квартиру Реброва.
Добродеев с минуту стоял в прихожей, прижавшись ухом к двери, прислушивался. Монах сопел ему в спину, с бумажной полоской с печатями в руке…
…– Вот она! – Добродеев развернул компьютер к Монаху.
Оба сидели за столом в кухне, пили пиво и закусывали бутербродами. Выдыхали эскападу.
– Смотри. «Смерть Марата», художник Жак-Луи Давид. Заколот кинжалом, убийца – женщина, Шарлотта Корде. А вот это наша, из квартиры Реброва. – Он придвинул к Монаху айфон. – Убийца приклеил вместо головы Марата голову Реброва с фотки. Ты был прав, Христофорыч, это месть! Ненависть, кровавая ванна, кинжал… Шоу! Убийца человек творческий, из богемы, скорее всего. А при чем тут Марат?
Добродеев ахнул:
– Женщина! Марата убила женщина, Христофорыч! Напрашивается аналогия…
Оба вздрогнули, когда подал голос айфон Добродеева. Звонил мэтр Рыдаев с новостями. Сообщил, что запись у него в руках, правда, там мало что разберешь и ничего не докажешь. Анализ ДНК показал, что кровь на полу в прихожей принадлежит женщине. Что есть хорошо для моего подзащитного, потому что он мужчина.
Голос у Рыдаева был торжествующий, язык, правда, чуть заплетался, но мысль адвокат формулировал четко.
– Да, да, спасибо! – кричал возбужденно Добродеев. – Понял! – Он отложил телефон и уставился на Монаха. – На полу кровь женщины, Христофорыч! Я был прав, это женщина! Шарлотта Корде! Реброва убила женщина, его собственная Шарлотта Корде. Закон парных случаев! Тебе не кажется, что у каждого из нас есть своя Шарлотта Корде?
– Не кажется. Что он еще сказал?
– Он достал запись. Сказал, может поделиться. И фотки уже сделал. По-моему, он принял на радостях. Отметил успех. Завтра посмотрим! Забегу к нему прямо с утра.
– Можно. – Монах «листал» картины в добродеевском айфоне. – Лео, ты знаешь художника Диму Щуку?
– Димку? Знаю. Подавал большие надежды как художник, но спился. Перебивается случайным заработком, теперь он художник-оформитель. Он подрался на вернисаже у Артура, помнишь?
– Помню. Что там за история была у них с Ребровым?
– Понятия не имею! А что?
– Артур Ондрик сказал, что у них был конфликт. Он работал на Реброва, а тот не заплатил.
– Ребров тот еще жук, все знают. А при чем Дима?
– Понимаешь, Лео, не представляю себе женщину, которая устроила такое шоу. В упор не вижу. Они мышей боятся, какая бритва, какая кровь?! Накрайняк, крысиного яду в кофе насыплют…
– Разные бывают женщины, – философски заметил Добродеев. – А Димка мухи не обидит! Нормальный алкоголик. Писал натюрморты и пейзажики, простенько, но с душой. Знаешь, сколько было таких, кому задолжал Яник Ребров? Легион.
Он помолчал.
Молчал и Монах.
– Давай за прорыв, Христофорыч! – предложил журналист, и Монах кивнул.
Добродеев разлил пиво, и они выпили.
– Не хочешь купить «Голубую женщину» Риттера? – вдруг спросил Монах.
– Я? – Добродеев поперхнулся пивом и закашлялся.
Кашлял долго и мучительно; Монах охаживал его пудовым кулаком по спине.
Откашлявшись и утершись, Добродеев спросил:
– За двести кусков зеленых? Я бы за нее и десятки не дал! Ты чего, Христофорыч?
– В том-то и дело, – задумчиво произнес Монах. – А говорил, атмосферная. Врал?
Глава 27
Ностальжи, ностальжи…
Твои черты, твой смех, твой взор
Прекрасны, как пейзаж прекрасен,
Когда невозмутимо ясен
Весенний голубой простор.
Шарль Бодлер. «Слишком веселой»
Ну что сказать…
Добродеев, как и обещал, заскочил прямо с утра к мэтру Рыдаеву и взял запись с Речицким и неизвестной девушкой.
Пока они ее смотрели, Добродеев только ахал завистливо; Монах смотрел молча.
– Снимаю шляпу, – сказал Добродеев. – Красивая девушка. И чего они все на него летят? И тогда, и сейчас!
– Мужик чувствуется… среди нашего унисекса, сам понимаешь. Как мэтр сказал: первопроходец, бретер, гасконец!
– Он не так сказал!
– Не важно. Имел в виду он именно это. И в спортзал, наверное, ходит.
– Пашка сказал, майор уже показывает ее фотки всем из круга Яника, может, кто узнает. Пока глухо.
– Тут трудно что-то разобрать… волосы красивые, фигурка…
– Бедная девочка, – заметил Добродеев.
– Бедная, – согласился Монах…
…Он снова сидел в парке у крайней пушки, как когда-то, в добрые старые времена. Тогда парк был пуст и покрыт снегом, сейчас – зелен и зво́нок от голосов. Он словно видел стоящую у парапета с видом на реку одинокую женскую фигуру; ветер теребит синий шарф.
Она смотрела на реку, и он понял, что она не подойдет. Передумала или испугалась. Он понял, что она сейчас уйдет, и поднялся.
Подошел.
Она шарахнулась испуганно, а он сказал: «Я ведь не полиция, не нужно бояться… Кира».
По телефону она, запнувшись, назвалась Кларой, и он понял, что она солгала.
– Откуда вы знаете, как меня зовут? – спросила она, тревожно заглядывая ему в глаза.
– Я немного ясновидящий, – ответил он. – Когда я вас увидел, я понял, что вас зовут Кира.
Он приучал ее к себе, говорил добродушным рокочущим басом, вкладывая в интонацию: «не бойся», «я не причиню тебе зла», «я свой».
Небольшая, с неспокойными темными глазами, с синим шелковым шарфом в несколько слоев на шее, в норковой шубке… Кира. Ее звали Кира.
Он вытащил ее из ямы, в которую она попала. Она ему нравилась…
Анжелика и Жорик так надеялись, а он сбежал.
Пока его не было, Кира вышла замуж за хорошего человека. Анжелика до сих пор простить ему не может…
Тогда была зима, снег и пустота, сейчас – конец августа.
