— Хорошо.
Вновь опустив веки, я сделала глубокий вдох и на медленном выдохе попыталась расслабиться, одновременно сосредоточенно вслушиваясь в нарастающий гул. Потекли минуты, полные агонии. Гул раскрывался как веер, раскладываясь на составляющие, умножаясь и окрашиваясь мистическими переливами. А затем в моей бедной голове кто-то ударил в гонг и тут же, послушная этому невидимому дирижеру, вся вакханалия стихла. Вместо неё зазвучала красивая, щемящая сердце песня.
Он все отдал — и честь, и тлен,
Любовь и долг, и светлый день.
Набат души пропел: «Лаэрн!»,
Но той души он только тень.
Ему ты снова возврати,
И свет, и долг, и честь, и тлен.
И крылья Силы за спиной,
Чтоб птицей реял над тобой.
В краю, где Проклятым ходил -
Орель железный воспарил.
Постепенно песня становилась всё тише, все неразличимее. Мне привиделись темноволосые девушки в длинных и струящихся серых, как клочки грозовых туч, платьях. Они шли парами, взявшись за руки, а в распущенных волосах прятались соцветия полевых цветов. Это их чарующие голоса филигранно выводили каждую ноту, рождая и песню, и мелодию, услышать которые предначертано было лишь мне.
Открыв глаза, я убедилась, что голова больше не болит. В воздухе легкой дымкой прямо надо мной извивались какие-то радужные завихрения. Оказывается, так для всех Высших фейцев выглядят активные Чары, но я-то, упрямая, ещё долго считала подобное мистическое явление чем-то вроде галлюцинаций. Проморгавшись и убедившись, что непонятные переливы исчезли, я села на постели, тут же обнаружив сторожащего мой покой Безымянного.
Повинуясь какой-то неизвестной могущественной силе, властно толкающей меня изнутри, я крепко обняла мужчину. Потянулась к его уху и не своим голосом прошептала:
— Нарекаю тебя Лаэрн Фериус Аккилиас — Железный орел нового дня!
От этих слов мужские руки, бережно обнявшие меня в ответ, внезапно напряглись, сжали сильнее. Я настороженно отстранилась, насколько это позволяли тесные объятия, пытливо заглядывая фейцу в лицо. Увиденное сбивало с толку и безмерно удивляло.
Из-под плотно сомкнутых век сида голубыми молниями разбегались световые линии. Они закручивались в причудливые узоры, постепенно захватывая все большее и большее пространство на коже.
Феец осторожно, словно боясь споткнуться, поднялся с пола и отошел от меня на несколько шагов. Остановившись, наконец распахнула глаза, и я увидела, как уже хорошо знакомый мрак вытесняет яркое бирюзовые пламя. Мужчина сжал кулаки, и все мелкие предметы в комнате затряслись, то падая, то подпрыгивая на разнообразных поверхностях. Звук, похожий на едва различимый хлопок, пронесся по квартире, и я с изумлением увидела, как за спиной Высшего расправляются могучие световые крылья.
— Всплеск Чар слишком сильный, — выталкивая слова сквозь стиснутые зубы, сообщил сид. — Я должен ненадолго уйти. Иначе этот дом может развалиться на кирпичи.
Почти снеся плохо слушающимся крыльями дверной косяк, сид куда-то удалился. А я, обескураженная, снова осталась одна, лихорадочно соображая, как буду объяснять очередную потерю в интерьере. Наша, всегда такая аккуратная и чистая квартирка, стремительно превращалась в развалины.
— Мама меня убьет! — простонала я, при этом мыслями то и дело возвращаясь к потрясающей фигуре Лаэрна, прикрытой одним коротким полотенцем.
Меня навязчиво мучили два вопроса. Куда это он в таком виде отправился? И почему полотенце так и не упало?
Что-то прилетело в окно.
Я сидела в своей комнате, забравшись в любимое кресло с ногами, и сочиняла стихи. Подобная потребность просыпалась во мне не так чтобы часто, да и результат вряд ли мог считаться высокой поэзией, но в минуты сильного душевного волнения рифмы сами складывались в голове и просились на бумагу. Причем, написав очередной стишок, я особенно любила попытаться его пропеть, и иногда оказывалось, что в подобранных словах скрывается чудесная мелодия.
Когда что-то ударилось о стекло вновь, я вздрогнула и повернулась на звук. Часы показывали семь вечера и я снова провела целый день в четырех стенах, ожидая возвращения Лаэрна. Его отсутствие затягивалось и тревога моя нарастала.
— Лаэрн, — я перекатывала на языке его новое имя, наслаждаясь красотой звучания.
Перед глазами тут же вставала картина высокого крылатого воина в темной броне, чьи крылья в свете утренней зари отливали холодным стальным блеском.
Переодически на меня накатывал страх, что имянаречение прошло как-то не так, и теперь, возможно, сид нуждался в помощи.
От беспокойства я в который уже раз за сегодня потерла связывающую нас браслет-татуировку. Вот только разлившееся вослед по запястью успокаивающее тепло стало для меня полной неожиданностью. Ничего подобного раньше не происходило. Может, если доверять моим ощущениям, данное поведение узсы говорит о том, что с Лаэрном всё в порядке?
Тук. И я опять вздрогнула. Да что там такое?!
Подходить к окну не хотелось. Вдруг это очередной монстр решил устроить себе бизнес-ланч? После недавних событий, я боялась лишний раз показываться на люди. Но кто-то с улицы настойчиво продолжал выманивать меня, бросая в окно… сосновые шишки. Наконец-то мне удалось разглядеть эти «снаряды». Я сдалась и выглянула, в душе надеясь, что с такого расстояния флёр не сумеет причинить никому серьезного вреда.
Под окнами стоял Женька, а чуть поодаль — несколько парней из его команды со своими девушками. Моё появление вызвало оживление. Парни смотрели с интересом, а девчонки с раздражением. Я удрученно вздохнула и открыла окно.
— Юля, пойдем гулять, — как-то неестественно бодро позвал Женя, едва убедился, что я могу его слышать.
Выглядел он неважно. Сам бледный, в глазах лихорадочный блеск, на щеках румянец, точно от высокой температуры. Обычно такой спокойный и даже вальяжный, сейчас Женька дергано переступал с ноги на ногу и будто бы не знал, куда деть руки.
— Женя, ну ты что, забыл? Я не могу… — избегая обидных слов, максимально завуалированно для посторонних ушей ответила ему я.
— Да, я забыл, — с готовностью подхватил парень. — И забыл, и простил. И никогда тебе не вспомню. Просто, пожалуйста, выходи. Погуляем. Я так соскучился.
Сердце сдавило как под раскаленным прессом. Острая жалость пронзила грудь и я даже не сразу поняла, что заплакала. Никогда бы, — никогда! — гордый смелый Женька не сказал бы таких слов. Я знала его достаточно, чтобы понимать: измена для него — поступок, через который он бы просто не смог переступить. А значит флёр сделал свое черное дело.
Добрыми карими глазами Жени мне в лицо смотрела фатальная истина — я погубила ещё одного человека.
Ничего ему не ответив, я лишь покачала головой, закрыла окно и, пятясь, отошла вглубь комнаты.
