— Великие Спящие, какая же ты манкая, — донеслось до меня, как если бы кто-то очень низким мужским голосом прошептал это в длинный-длинный тунель.
Горячая ладонь, мучая слишком легкими касаниями, осторожно погладила там, где я была уже раскрытая и ждущая. Оказалось, на мне нет и клочка одежды. Ничто не мешает этим жадным умелым рукам трогать, изучать, пробуждать желание.
Но, не подарив и капли облегчения, прикосновения вдруг медленно переместились выше. Я почувствовала, как мои груди обхватили жесткие ладони, осторожно сжали, приподняли, словно потворствуя собственному порыву насладиться их полнотой и тяжестью. Большие пальцы потёрли соски, такие чувствительные и твердые. Прямо от напряженных вершин меня пронизала короткая вспышка острого удовольствия, и я вдруг смогла открыть глаза.
— Тш-ш, — прошептал кто-то надо мной. — Это только сон. Спи сладко, смертная девочка, я не стану тебя принуждать. Просто позволь мне посмотреть на тебя, прикоснуться.
Лишь долю секунды в тумане непрояснившегося зрения я видела золотистую кожу очень массивной, буквально подавляющей своими размерами, голой мужской груди. И лицо, прекрасное, кажется даже, смутно знакомое. Но узнавание не успело оформиться в моей голове. Веки налились свинцовой тяжестью, и я снова упала в какой-то омут, тут же безвольно закачавшись на волнах неодолимого сна. Из услышанного в памяти странным метрономом задержалось и стало отстукивать одно единственное слово:
«Сладко… Сладко… Сладко…»
— Держите крепче. Может так мой жертвенный принц научится наконец-то не вздрагивать.
Молодой, беззаботно звонкий голос наполнил арочные своды просторной светлой комнаты. Такой белой, что стены её блестели глянцем, неприятно бьющим по глазам. В этой жестокой белизне пронзительно алый потолок смотрелся как обагренный кровью грешников купол. С него низко свисала черная позолоченная люстра примечательно искусной ковки. В её держателях горели красные магические свечи, а все основные элементы декора имели форму оскаленных клыками черепов. У некоторых из пасти торчали то крошечные ножки, то ажурные стрекозиные крылья. Казалось, что каждый имевший неосторожность обратить на люстру своё внимание станет невольным свидетелем этого отвратительного пира каннибалов.
Едва я удивилась поразительной детальности своего нового сновидения, как моё внимание переместилось на стоящую в этой же комнате кровать. Огромную, должно быть, человек на десять, и такую же отталкивающую, как и единственный здесь источник света. Ложе стояло, небрежно застеленное матово-черными простынями. Вмятины на подушках намекали на то, что ещё совсем недавно кто-то на них лежал. Массивное резное оголовье венчала стилизованная корона, от которой, словно фата тяжелыми складками до самого пола, спадали фалды декоративного балдахина. Но внимание притягивало не это. На высокой спинке изголовья в качестве украшения имелась резьба. Связанный и распятый пленник, с обнаженного тела которого из многочисленных длинных порезов крупными каплями сочилась кровь. Некоторые капли, срываясь, падали на застывший в боевой готовности крупный фаллос, а склонившаяся над ним по-царски разодетая женщина с наслаждением слизывала эту кровь раздвоенным языком.
— Ну вот, — кто-то жалостливо протянул за моей спиной, и я обернулась.
— Ты снова вздрогнул, мой ядовитый. И совсем-совсем-совсем… — раздался притворный вздох — не хочешь меня. В чем дело? Раньше ты никогда меня не разочаровывал. Разве будет несправедливо, если сначала я возьму немного твоей крови, прежде чем ты возьмешь немного моей?
Высокая молодая женщина стояла перед тремя мужчинами и с укором обращалась к одному из них. Он находился в центре и был так же обнажен, как и мученик на резном изголовье. От природы смуглая кожа почти посинела и легкая тень судорог едва различимо для глаза пробегала по ней. В небольших темных сосках тускло блестели колечки пирсинга. На одном из них виднелись следы засохшей крови, да и сама плоть вокруг выглядела воспалённой.
По сторонам от него, несмотря на то, что и сам мужчина выглядел как атлет, и мог похвастаться могучим телосложением, возвышались два нага. Они стояли по стойке смирно, совершенно неподвижные, обвив своими очень длинными черными хвостами и руки, и ноги пленника. Это положение явно имитировало распятие, но только вместо иксообразного креста в качестве опор использовались живые создания.
Оттягивая неизбежное, я долго разглядывала мягкое сияние ромбовидной чешуи. У одного нага она отливала радужным серебром, у другого зеленоватым золотом. Я внимательно обежала взглядом каждый рельеф напряженных от частичной трансформации мышц, зависнув на том месте, где мощный ствол змеиного тела плавно переходил в человеческий торс. Я была готова сделать что угодно, лишь бы не всматриваться в их лица. Ведь уже в самое первое мгновение, когда взгляд ещё лишь только скользнул по застывшей в гротескной композиции чистейшего страдания троице, я точно знала, кто стоит передо мной.
Казалось, в Аспидах не осталось ничего живого. Они как статуи замерли на холодной поверхности безупречно белого пола. Из них словно вынули мятущиеся пламенные души, оставив лишь пустоту и мёртвое безразличие. Они механически и без колебаний подчинялись малейшему приказу своей Высокой Госпожи. А в самом центре, меж ними, с головой, обернутой шёлковым черным мешком, из последних сил пытался не повиснуть на живых путах Хэм.
Я знала это наверняка. Чувствовала, наконец осознав, чьи пронзающие пространство боль и отчаяние слышала тогда на перепутье.
Меж тем, королева отошла немного в сторону к небольшому овальному столику, где на светлом бархате лежала целая коллекция украшенных драгоценными камнями пыточных инструментов. Постукивая изящным пальчиком по пухлым, брусничного цвета губам, она с лукавой улыбкой рассматривала свои, без сомнения страстно любимые, игрушки.
— Так-так, интересно, кто же в этот раз полакомится сладкой плотью непослушного Рыцаря Боли? — вопрошала она инструменты, и я видела как аура чистейшего зла, окружающая их, становится всё плотнее, всё прожорливей. В какой-то момент свет словно преломился на полированной грани рукояти одного изогнутого, точно коготь, ножа, как-то по-особому. Будто подмигнул красавице.
Умбрия, бесспорно, была самой восхитительной, с точки зрения внешнего совершенства, женщиной, которую мне только доводилось когда-либо видеть или встречать. Высокая, безупречно сложенная, с гладкой, точно сливочной, кожей, на фоне которой густые фиолетово-черные волосы смотрелись неожиданно ярко, почти вызывающе. Её профиль с женственным подбородком, мягкой линией челюсти, чувственным изгибом выразительного рта и аккуратного прямого носика имел явственно угадываемый налёт наивного, даже какого-то детского очарования.
Все ещё принимая решение, на чем же остановить свой выбор, она медленно повернула голову и посмотрела на меня в упор. Я замерла, как это ни банально, точно кролик перед удавом. Темные, традиционно для Высших, многоцветные радужки переливались рубиновым и васильковым. Такие же изумительные, как и вся она сама, глаза, внимательно осмотрели всё помещение, из углов которого вдруг вынырнула целая армия бесплотных уродливых теней и заметалась, обшаривая комнату. Я боялась сделать вдох или шелохнуться, свято уверенная, что ещё секунда и буду обнаружена. Но, по странности, ни Умбрия, ни её смертоносные чары увидеть меня так и не смогли.
