– А что из себя контора представляет? – заинтересованно спросил Сарычев.
– Да ничего, кажется, особенного. Отстойник для работников спецслужб. За хорошие деньги добывают информацию и выполняют другие деликатные задачи.
– А отец Бартли? – поинтересовался майор.
– И про него знаете, – пробурчал Рыбаков. – Загадочный персонаж. Был командиром Красной Армии, перешёл на сторону немцев и сразу попал на работу в идеологическое VII управление РСХА, потом работал над специальным проектом «Мани» под эгидой «Аненербе».
– «Аненербе»? – удивился Сарычев. – Что это такое?
– «Аненербе» (Наследие предков) – специальная научно-исследовательская организация СС. Появившись как частная инициатива некоего лингвиста, мистика и оккультиста Германа Вирта, «Аненербе» со временем по распоряжению Гиммлера стало исследовательской организацией СС, объединившей под своим именем десятки институтов и программ.
– Что представлял собой проект «Мани»?
– В том-то и загвоздка, что никто не знает этого… Все документы по нему исчезли или были уничтожены, никого из тех, кто был задействован в проекте, кроме Леонида Барташевича, мы не знаем. Да и о наличии проекта советские спецслужбы узнали случайно. Изучали имевшиеся архивы РСХА и нашли единственную запись о том, что Барташевич был заместителем руководителя этого проекта. Руководителем проекта значился некий профессор, доктор философии Фридрих Мейер, тоже достаточно таинственная личность – нашими работниками не было найдено никаких фотографий и никаких других упоминаний об этом человеке. Вот и все документальные данные. Никто из немногочисленных работников «Аненербе», попавших в руки советской контрразведки, ничего о проекте не знал. Все, кто мог что-либо пояснить по этому вопросу, оказались на Западе, включая Барташевича.
– Что означает слово «мани»?
– Проблема в том, что даже этого мы не знаем.
Майор удивлённо присвистнул:
– Если подытожить, то получается, что бывший красный командир после перехода на сторону немцев стал заместителем руководителя абсолютно секретного проекта, цели, задачи и даже название которого остаются по прошествии стольких лет для нас полной тайной. Удивительно… Появляется закономерный вопрос: не слишком ли стремительная карьера для обыкновенного предателя? – недоверчиво заметил Сарычев.
Рыбаков согласно кивнул:
– То-то и оно. Это, действительно, казалось подозрительным. Было даже предположение (правда, ничем не подкреплённое), что Барташевич был завербован немецкой разведкой ещё до войны.
– Даже так? – удивился майор.
– Видишь ли, командиром полка Барташевич стал незадолго до войны, а до этого он работал в НКВД и попал в военные, так сказать, по партийной путёвке для укрепления реально поредевших в годы репрессий армейских кадров.
– И как это объясняет подозрение о том, что он был завербован немецкой разведкой?
– Понимаешь, работая в НКВД, он в своё время приложил руку к делу Тухачевского и был там не последним исполнителем… А тебе наверняка известно, что дело Тухачевского во многом было запущено благодаря дезинформации, которую немцы подбросили нашим. Та ещё история была!
Сарычев покачал головой.
– А ты-то откуда всё это знаешь? – спросил он дядю.
Тот махнул рукой:
– Да, по делу Зимина пришлось в своё время копать информацию на Бартли, вот и осталось в памяти у меня его досье… – Рыбаков откинулся на спинку скамейки и вытянул свои худые ноги. – Ладно, я ответил на твои вопросы. А теперь ты расскажи мне всё, что с вами произошло, да пообстоятельнее.
Сарычев, ничего не скрывая, подробно рассказал о своём, моём, а точнее уже сказать, нашем деле, начав с появления у Пахомова информации о прибытии мятежного историка в Москву и закончив удачным возвращением письма Ногаре в мои руки. Рыбаков внимательно выслушал рассказ майора, по ходу его не проронив ни слова, а по окончании некоторое время сидел молча, опершись руками на зонтик и замерев в раздумье.
– Да-а, красавцы, – протянул Рыбаков, – попали вы в переплёт. А я-то думаю, что это Костя Пахомов вдруг вспомнил обо мне, старике. Звонил вчера, приглашал на встречу ветеранов, интересовался, как часто племянник меня навещает, не забывает ли родственника… Лиса рыжая. Ни полслова о том, что ты в розыске.
– Что посоветуешь? – грустно спросил Сарычев.
– По-хорошему вам, ребята, надо найти зеленоглазого чёрта Полуянова. Всё в него упирается. Но если это невозможно или занимает много времени, надо выходить на Пахомова. Я так понимаю, что подстава не без его помощи была организована. Пусть переводит стрелки на Мишу – всё равно уже материал отработанный, – а вы ему за это письмецо. И лучше подстраховаться – получить не просто заверения, а конкретные доказательства того, что против Мишки дело заведено. Переговоры стоит зафиксировать, лично не встречаться, тихо отсидеться в укромном месте до финала. Как дело дойдёт до конкретики, сообщите, позвоню и генералу, и ещё кое-кому. Топить Костю не стоит, но показать, что и на него управа найдётся, надо.
– А может, с Бартли пообщаться?.. – Сарычев, как не уверенный в своём решении ученик, вопросительно посмотрел на Рыбакова, своего опытного и рассудительного учителя.
– Забудь, – решительно отрезал тот. – Вести переговоры надо с тем, кто может повлиять на твою судьбу и кто боится здесь что-то потерять. Прыгнешь через голову Пахомова и сразу проиграешь. Бартли, как появился, так и исчезнет, его словам грош цена. Ему главное – своё получить, отработать заказ, а что там завтра здесь будет, его не интересует. Мало того, что продаст, не задумываясь, так наши ещё вам этот финт припомнят. Сунетесь к Бартли – и можете на себе крест ставить.
Полковник посмотрел на часы, давая понять, что аудиенция закончена. Намёк был понят. Мы с Сарычевым встали, собираясь уходить.
– А ты, зять, – вдруг обратился Рыбаков ко мне, беспардонно намекая на мои особые отношения с семьёй Полуяновых, – подумай хорошенько. Думаю, не развлечения ради Полуянов с тобой встречался. Ты ему зачем-то нужен, недаром он на будущую встречу намекал. Возможно, и ключик к пониманию этого тебе какой-нибудь оставил… Поразмышляй об этом.
И на прощание старик ещё раз оценивающе окинул меня своим мутным, подозрительным взглядом. У меня сложилось стойкое впечатление, что я ему сильно не понравился.
Глава 16
Человек верит в иллюзию и живёт в ней. Такая разная и красивая, она сопровождает человека, указывает ему путь, требует от него жертв, задаёт некий алгоритм его деятельности, подменяет собой абсолютно понятную и потому неестественно простую реальность. Иллюзия любви, иллюзия справедливости, иллюзия демократии, иллюзия равноправия, иллюзия тайны. Кругом одно – иллюзия, которая превращается в ещё большую реальность, чем сама реальность, творит её, направляет, заставляет дышать и жить. Маленькая иллюзия и великая иллюзия, иллюзия добра и иллюзия зла, иллюзия жизни и иллюзия смерти. А есть ли что-нибудь кроме иллюзий? Глупый вопрос. Конечно, есть. Но это так скучно и неинтересно. Когда у тебя нет иллюзии, разве имеет смысл твоё существование? Существование вне, помимо и без иллюзий есть существование муравья, которого случайным образом, не замечая этого и даже не сознавая, давит божественный палец, инструмент господства над бессмысленным существованием. Спросите, почему гибнет муравей? Вопрос не должен иметь ответа и, следовательно, не может быть задан. Потому… Человечество не должно и не хочет довольствоваться этим неподражаемым «потому», ему нужна иллюзия, нужны причина и цель, нужны начало и конец, нужна тайна, объясняющая это и отвечающая на вопрос «почему».
