После окончания войны, в июне 1945 года Барташевич смог тайно перебраться в американскую зону оккупации и там сдался союзникам. Американцы скрыли его и сделали всё возможное, чтобы Барташевич не предстал перед советским судом. Только в середине шестидесятых КГБ узнало, что военный преступник Леонид Барташевич преспокойно живёт в Калифорнии, выращивая в собственном саду розы. На все советские запросы по поводу выдачи изменника американцы отвечали отказом. Более трагичная судьба оказалась у Фридриха Мейера. По свидетельствам очевидцев, он погиб 25 апреля 1945 года в Берлине во время очередного авианалёта.
– И в чём же необычность продолжения истории?
– Всё дело в том, что Леонид Барташевич, будучи в Аргентине в 50-х годах, встретил того самого Гельмута Хагена, беглеца и предполагаемого убийцу, которому удалось сбежать в своё время из лагеря экспедиции. У того оказалась иная версия далёкой истории. Он рассказал, что его товарища убил сам глава экспедиции Фридрих Мейер, что тот и его хотел застрелить как случайного свидетеля расправы, но промахнулся. У счастливого Гельмута оказались быстрые ноги. Рассудив здраво, что тягаться в доказательствах вины со своим начальником было бессмысленно и опасно, Гельмут исчез и окончил войну в рядах французских партизан.
– Но зачем Мейеру надо было убивать солдата?
– Такой же вопрос задал Гельмуту Хагену и Барташевич. Тот ответил, что не знает точно причину, но буквально за день до происшествия его товарищ рассказал ему один примечательный эпизод. Герр Мейер был очень недоволен, когда солдат случайно стал свидетелем того, как начальник экспедиции спрятал какую-то маленькую шкатулку к себе в карман…
После разговора с Хагеном Барташевич решил, что Мейер всё-таки нашёл реликвию, но сохранил это в тайне, убрав при этом единственного свидетеля своего триумфа. Болтун Хаген тоже жестоко поплатился за свои откровения. Вскоре он был найден убитым в Буэнос-Айресе – Леонид Барташевич не собирался оставлять свидетелей
Полуянов замолчал, а мы с Сарычевым, наконец, выдохнули.
– В итоге получается, что реликвия тамплиеров была у Мейера? ― спросил я. ― А он погиб, и значит, её след мог затеряться навсегда?
– Леонид Барташевич был уверен, что перстень Соломона (а то, что именно перстень Соломона стал реликвией тамплиеров, он не сомневался) можно найти. Для этого надо было только заняться судьбой Фридриха Мейера, познакомиться с его родственниками, покопаться в оставшихся у него бумагах, изучить его могилу и место, где он погиб. Задача была нетривиальная, но выполнимая. Перстень должен был оставить какой-то след. Но Барташевич не успел реализовать свои планы. Он умер, завещав этот странный интерес своему сыну, Джорджу Бартли. Поначалу молодой разведчик отнёсся к рассказу своего отца с недоверием. Он решил, что тот заразился мистической теорией, вбив себе в голову опасную и бесплодную идею. Но со временем отношение Бартли к идее своего отца изменилось. Он этим заинтересовался, вытащив на свет пыльные факты прошлого.
– Удивительная история, ― с сомнением заявил Сарычев. ― Вы поведали нам её в подробностях. Но неужели сам Бартли рассказал вам о ней? Честно говоря, мне сложно поверить в подобную откровенность этого человека.
– Бартли пришлось всё рассказать. Он надеялся на мою помощь.
– Но чем вы могли ему помочь? Вы сами сказали, что знали только то, о чём было рассказано в перешедших вам по наследству письмах. Но после того реликвия была уже найдена в месте, указанном вашим прадедом, а после этого вновь потеряна. Как вы могли помочь Бартли в изучении наследства Мейера? Подозреваю, у Бартли было достаточно сил и возможностей самостоятельно с этим справиться.
– У меня была другая задача.
– Интересно, какая?
– Я должен был побольше узнать о хозяине реликвии.
– Каком ещё «хозяине»? ― в один голос недоуменно воскликнули я и Сарычев.
– О бароне П., ― ответил Полуянов.
Я посмотрел на часы, висящие на стене ресторана. Было уже два часа дня. Майор всё-таки заказал себе чашку кофе. Полуянов курил. Дым сигарет не успевал раствориться в воздухе, а крепкий запах «Gitanes» выветриться, когда Полуянов доставал новую сигарету и, вспыхнув пламенем дорогой позолоченной зажигалки, прикуривал её. Он был спокоен, уверен в себе и немного, как мне казалось, расслаблен. Мы же с Сарычевым, наоборот, были взволнованы и с явным чувством недоверия слушали невероятную историю беглого советского историка. Мы не знали, как надо было отнестись к услышанному. Поверить?.. Никто так и не видел реликвию тамплиеров, будь он перстнем Соломона, Святым Граалем или головой Бафомета. Да и слова Полуянова, поведавшего нам о поисках камня власти, тоже ничто не могли подтвердить. Стефан Петрович Ракицкий твёрдо заявлял, что письмо Ногаре фальшивка – это доказала экспертиза. Сам Полуянов подтверждал, что все разговоры о тайной реликвии тамплиеров есть образованные слухами и мистификациями версии, рождённые не знанием, а незнанием истории ордена Храма. Так, значит, не поверить?.. Но тогда как можно объяснить эту непонятную страсть, это необъяснимое желание завладеть тем, чего нет? Почему Бартли и Пахомов идут на любой риск и жертвы, чтобы завладеть этим мифическим Нечто? Иллюзия тайны созидает свою реальность? Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, надо было дослушать рассказ Полуянова до конца.
– Значит, вам следовало найти хозяина перстня? ― скорее с насмешкой, чем с сомнением спросил Сарычев. ― И позвольте узнать, какого из них? Того, который жил в четырнадцатом веке или того, который жил в девятнадцатом?
– В первую очередь, я должен был понять, что за лицо или лица скрываются за именем «барон П.», ― невозмутимо ответил Полуянов. ― Почему и канцлер Ногаре, и мой прадед писали о реликвии тамплиеров, обращаясь к этой личности, или этим личностям. Возможно, это был некий дворянский титул рода, который переходил по наследству, а может быть, это было тайное имя, указывающее на определённый ранг человека в неизвестной нам иерархии. В любом из этих двух случаев, поняв принцип образования этого титула, можно было приоткрыть тайну владения реликвией. Я перечитал огромное количество литературы по тайным обществам и масонским организациям, я изучил генеалогию многих дворянских родов, в имени которых гордо звучало барон П… и название какого-нибудь местечка, которое начиналось с этой буквы. Объём материала, который я перелопатил, был огромен. Я исписал десятки тетрадей, загрузив в них все свои мысли и подозрения. Это продолжалось несколько лет, пока я не остановился в своих изысканиях.
– Вы так ничего и не нашли? ― сделал я предположение.
– К сожалению, тайна этого имени так и осталась для меня тайной. Я не смог обнаружить ту единственную ниточку, которая с необходимостью должна была открыть тайну имени «барона П.».
– А как же Бартли? Он узнал что-нибудь о Мейере? ― осведомился Сарычев.
– Ничего интересного. Опросы и наблюдение за родственниками и знакомыми, изучение оставшихся от него бумаг и исследование места в Западном Берлине, где он погиб, ничего не дали. Бартли даже посягнул на сам труп, тайно вскрыв могилу. Ничего, ни одного намёка. Очередной тупик. Вскоре, разочаровавшись, мы забыли об этом. В девяносто пятом Бартли ушёл в отставку и уехал в Великобританию. Мной уже особо никто не интересовался, я устроился на работу в одном из небольших частных университетов во Франции, в Марселе, и стал преподавать историю Древнего мира. Сначала я думал даже вернуться или хотя бы дать о себе знать, но потом… когда я узнал, что моя Лена умерла, я решил забыть прошлую жизнь. Для своих близких, родных и знакомых я исчез. Теперь-то я понимаю, что это было глупо и жестоко с моей стороны, но тогда мне казалось, что я должен был поступить именно так…
